Я представлял Дэниела таким, каким видел в последний раз: длинные волосы, медвежьи объятия, прощальный взмах руки, – и свои чувства – чувства человека, который смотрит непонятный ему фильм. Почему я его отпустил? Надо было тащить в отель, заставить вернуться домой вместе со мной. Отмыть, постричь, подкормить. Жить в семье, среди любящих людей – разве это не глубочайшая из человеческих потребностей? А я просто смотрел, как он уходит.
– С моим сыном все в порядке? – спросил я.
Они не ответили. Я смотрел, как убегают назад дома моих соседей с теплыми огоньками окон. Семьи по своим логовам, слушают музыку, смотрят телевизор. Они уже видели фото Дэниела? Узнали его?
– Мой сын, – повторил я. – Как он?
– У вашего сына пуля в бедре, – ответил агент Мойерс.
– В каком бедре? Бедренная артерия не задета? Прошу вас, я врач…
Грин обернулся с пассажирского места. Мне был виден наушник у него в ухе. Под цвет кожи белого человека. Я задумался, не раздражает ли его, что никто не считает нужным подгонять лучшие технические средства для людей его расы.
– Когда агенты Секретной службы слышат выстрелы, – начал Грин, – то встают во весь рост, чтобы представлять собой удобную мишень.
Я настолько не видел смысла в его словах, что усомнился, по-английски ли он говорит?
– Мы стараемся оттянуть огонь на себя – от объекта, – продолжал он. – Если вы пересмотрите запись, увидите, что так поступили и агенты в Лос-Анджелесе. Они бежали навстречу выстрелам.
– К сожалению, – сказал Мойерс, – ваш сын был хорошим стрелком.
– Прошу вас, – взмолился я, – тут, должно быть, какая-то ошибка.
Грин отвернулся.
– Нам велели доставить вас в расположение службы для опроса, – сказал он. – Остальное нас не касается.
– Он мой сын.
– Доктор Аллен, ваш сын убил будущего президента Соединенных Штатов.
Его слова вспыхнули и охватили меня пламенем. Я слышал гул – кровь билась в ушах.
– Он умер?
– Мы доставим вас в расположение, – повторил он.
– Моя семья…
– Вашей семье ничего не грозит, – заверил Мойерс. – К дому приставлены агенты. В подобных случаях люди теряют самообладание. Действуют неразумно.
– В каких случаях?
– Политических убийств. Выборы – это надежды.
Мы уже выехали на шоссе, вой сирен заглушил рокот мотора. Спидометр показывал 106 миль в час.
– Простите, – сказал я. – Вы сказали «Выборы – это надежды»?
Он не ответил. Я закрыл глаза, глубоко подышал. За годы работы в неотложной помощи я научился: чтобы ясно мыслить в хаосе, нужно замедлить ход вещей. Подходить к проблеме шаг за шагом. Как ученый, я должен был оставаться в стороне, накапливать факты. Я не мог позволить себе эмоции, они замутняют сознание, делают безрассудным. Я попытался пересмотреть факты. Мой сын в Лос-Анджелесе. Арестован на политическом митинге и обвинен в покушении на сенатора. Есть видеозаписи, но пока ни на одной не было его лица. Стрелок сделал два выстрела или три и скрылся в толпе. Возможно, полиция ошиблась. Схватили не того.
Проносясь по шоссе, я думал о депутате Конгресса из Феникса. О женщине, в которую стреляли у супермаркета. Как ее звали – Гиффордс? Солнечный январский день. Расставляют карточные столики. «Приходите на встречу со своим представителем!» Собирается толпа. Женщина выходит на солнце, улыбается, машет рукой. Пожимает руки своим избирателям, и тут бледный круглолицый мужчина подходит сбоку и открывает огонь из полуавтоматического пистолета – одна пуля в упор пробивает женщине голову. Убиты еще шестеро. Тринадцать раненых – в 9-миллиметровом «Глоке» больше тридцати патронов.
Я вспоминал сумасшедшего убийцу. Джаред Лофнер, двадцати двух лет. В первые недели после покушения его можно было видеть повсюду. Диковатая улыбка на пухлом лице подозреваемого – похож на толстяка, выигравшего первый приз на праздничной ярмарке. Почему-то от его вида делалось холодно. Желтые вспышки камер придавали его коже болезненный оттенок сходящего синяка. Лысая голова выглядела неестественно: уродливая, как опухоль. И на его лице с немигающими глазами – один в тени – застыла шутовская ухмылка. Он не был нормальным человеком. Сумасшедший, «браток» из «Заводного апельсина».
Я попытался представить в этой роли сына – маньяком с навязчивой идеей, – но мозг буквально отказывался их совмещать. Дэнни – нормальный ребенок из нормальной семьи. Допустим, пережил развод родителей, но разве в наши дни это не норма? Пятьдесят процентов пар разводятся, и не заметно, чтобы их дети вырастали безумными убийцами. Нет, это ошибка. И я ее исправлю.
– Послушайте, – сказал я, – я требую, чтобы моему сыну немедленно оказали медицинскую помощь.
– Со всем почтением, сэр, – сказал Грин, – идите вы со своим сыном…
Больше он до конца пути не сказал ни слова.
Через двадцать восемь минут мы подъехали к неприметной офисной многоэтажке в Стэмфорде штата Коннектикут. Охранник с автоматом молча пропустил нас в ворота. Мы затормозили у заднего хода. Вооруженные агенты выбирались из всех трех машин, дверцы хлопали, как выстрелы. Ночь была теплой. Воздух пах фритюром – аромат выплывал из забегаловки по ту сторону шоссе. В вестибюле мы разминулись с людьми, вооруженными пехотными винтовками. В лифте поднимались молча: шестеро мужчин следили, как меняются светящиеся цифры. На пятом этаже я увидел механизированную сутолоку – мужчины и женщины в строгих костюмах говорили по телефонам, склонялись над клавиатурами, вели переговоры онлайн, собирали данные. Атмосфера упорядоченной паники. Все ходили так быстро, что галстуки хлопали по груди. По коридорам метались женщины с распечатками срочных факсов.
Агенты провели нас по коридору. Через открытую дверь конференц-зала я увидел белую доску, исписанную подробностями жизни сына: всеми, что успели собрать за два часа федеральные агенты. История моей семьи в банковских счетах и сведениях из федеральной базы данных. Здесь она выглядела нереально. Даты и события, когда мы их проживали, назывались жизнью, а для этих людей, собирающих ее по кусочкам, это были просто факты, данные посмертной экспертизы. Следственная информация: наши решения; дома, в которых мы жили; люди, которых мы знали.
Я рассмотрел снимки Дэниела, рапорт об аресте, черные завитки отпечатков пальцев. Были еще стоп-кадры, снятые в зале. Позже я узнаю, что по ним его и опознали. Отпечатки позволили установить имя – его недавно арестовали за бродяжничество и жизнь под чужим именем. Начатая таблица – события жизни: дата рождения, годы учения в школе. Были снимки из школьных альбомов, переснятые и увеличенные. Все это я увидел с десяти шагов, проходя мимо открытой двери.
Из командного центра услышал голос: «А мне плевать, кто ее отец. Никто не выйдет из зала без подробного досмотра».
Меня ввели в комнату без окон и сказали ждать. На полу – коричневый ковролин, на дальней стене – раковина. Странно для офиса. «Не здесь ли выбивают признания?» – подумал я. Хотя глупо стелить ковер в комнате, где проливается кровь.
