– Вы не против, если я…
Он кивнул на лестницу. Провел меня к своей двери и сказал, что подождет снаружи.
– Мне нужна всего минута, – сказал я. – Обещаю, что не буду плакать и смущать вас.
Он покачал головой:
– У меня мама умерла, когда мне было семь. Новая жена отца – полная сука. Оставайтесь, сколько хотите. Я пойду вниз, посмотрю телевизор. Потом просто спускайтесь.
– Спасибо вам…
– Роберт. Хотя здесь меня называют Шефом или Пижоном.
Он стал спускаться по лестнице. Я еще постоял в коридоре, представляя сына здесь, в этой обстановке. Общежитие, где он жил в Вассаре, было строгим кирпичным зданием, облагороженным вековой историей. А этот дом выгнил изнутри, как дыня. Низкие потолки. Пятна на ковре и запах из туалета – свинский, другого слова не подберешь. Я осторожно толкнул дверь прежней комнаты Дэниела. Она оказалась маленькой, прямоугольной, почти квадратной.
На стенах висели постеры рок-групп и карты разных заграничных мест – Германии, Вьетнама, Австралии. В пику разгрому в доме, здесь было опрятно, не видно ни одежды, ни мусора. Компьютер стоял на столе. В комнате едва хватало места для двуспальной кровати, придвинутой к той стене, где не было ни окна, ни двери. Здесь бы поставил кровать и мой сын. Я попробовал представить его на кровати: еще не убийцу – просто путешествующего мальчика. Попробовал представить, как он читает русский роман, чтобы произвести впечатление на девушку. Но картина не складывалась. Вместо этого я увидел, как он сидит за столом перед компьютерными распечатками о знаменитых безумцах. Представил, как он открывает шкаф и достает из-под груды грязного белья пистолет. Увидел, как он проверяет заряд и целеустремленно шагает к двери, решившись показать техасским переросткам, что Дэнни Аллена задирать нельзя. Вернее, наверное, Картера Аллена Кэша. Он был человеком с оружием. Но комната была просто комнатой. Здесь не было ни призрака, ни тени. Я пришел за ответами, а нашел только мебель. Погасив свет, я спустился вниз.
Роберт сидел на диване в гостиной, обезопасив себя слоем газет. Он смотрел «Ледяные дороги» и ел сухой завтрак.
– Все, – сказал я. – Спасибо вам.
Он кивнул.
– Станет легче. Вы этого не желаете, само проходит.
Выйдя на улицу, я почувствовал, что надо пройтись. Повернул на восток, к улице Гваделупы. Напротив стояло высотное здание с оранжевой крышей. Я шел по кровавому следу. Дом братства разжег аппетит. Теперь мне нужно было место, где помещался штаб агиткампании Сигрэма. Я нашел его в первом этаже здания у Церкви Сайентологии, посередине квартала с книжной лавкой Кооператива. Теперь помещение занимал салон тату, витрина была заставлена набросками и вариантами рисунков. Такова история городов. Было одно, теперь другое.
Я представил, как мой сын стоит здесь с блокнотом, регистрируя студентов-избирателей. Освальд, раздающий листовки в Новом Орлеане. Человек страшной судьбы. Мог ли он представить тогда, привязывая бечевкой шариковую ручку, что когда-нибудь увидит тело того самого кандидата, которого продвигал? Может ли человек увидеть свое будущее, поймать его отблеск в белых, слепящих гребнях волн? Или оно таится глубже, прячется в туманных норах под корнями корявых деревьев, выросших на болоте?
Каковы симптомы? Что это за болезнь?
Звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Я торопливо вытащил его из кармана, ожидая увидеть номер Фрэн. Но на экране высветилось: НОМЕР СКРЫТ. Я нажал «ответить» и услышал автоматическое сообщение: женский голос сообщил, что я принял звонок от федеральной пенитенциарной системы. Пульс у меня подскочил втрое. Что случилось?
– Дэниел? – позвал я.
– Привет, папа.
– Что такое? У вас там уже поздно.
– Да, обычно нам не разрешают звонить после восьми.
– Ты в порядке?
Мимо пронеслась скорая, взвыла сирена. Я заткнул ухо пальцем, чтобы расслышать ответ.
– Я в порядке, – сказал он. – Ты где?
– На медконференции, – ответил я. – В… Хьюстоне.
Зачем я солгал? Что сказал бы мой сын, узнав, что я иду по его следу?
– Ты хорошо спишь? – спросил я.
– По паре часов за раз, – ответил он. – Я много читаю. Мне дали акварели. Стараюсь нарисовать, что помню. Потрясающие виды. Помогает, когда можешь увидеть то, что уходит.
Я вспомнил младших сыновей, спящих в своих постелях.
– Слушай, пап, – сказал Дэниел, – я просто хотел, чтобы ты знал. Назначили дату.
– Дату?
– Казни. 14 декабря.
14 декабря. Через шесть месяцев. Я был астронавтом, потерявшимся в космической невесомости.
– 14 декабря этого года?
– Да.
– Но это же так скоро.
– Ага.
Он подождал, пока до меня дойдет. Автоматический голос напомнил, что я разговариваю с заключенным федеральной тюрьмы. Голос был женский, и я попытался представить ее лицо. Оно получилось жестким – лицо сестры Рэтчед, строгая гримаса, блеск глаз жестокой стервы.
– Дэнни, – попросил я, – пожалуйста. Я не хочу ссориться, но ты должен разрешить апелляцию.
– Нет, – отрезал он. – Так лучше. Я долго не выдержу – жить в ящике с унитазом, смотреть на акварельные горизонты.
– Может, мы добились бы для тебя перевода.
– Нет, пап. Здесь мне и место – среди худших из худших.
Мы не для того живем на земле, чтобы поступать правильно.
– Чушь, – вскрикнул я. – Чепуха. Ты добрый мальчик. Ты сделал ошибку.
– Пап, – спокойно произнес он, – мы оба знаем правду.
– Какую правду?
– Я должен был погибнуть в той авиакатастрофе, – сказал он.
Потрясенное молчание. У меня не было ни мыслей, ни слов.
– Ну вот, я просто решил, что тебе надо узнать, – сказал он. – Спокойной ночи.
– Нет. Дэниел, подожди!
Но он пропал. Я долго стоял, прижимая телефон к уху, усилием воли призывая его вернуться. 14 декабря. Шесть месяцев. Моему сыну осталось жить шесть месяцев. Эта мысль схватила меня за горло, душила.
Я долго стоял там, незряче глядя на проезжающие машины. Чувствовал себя, будто свалился на дно пересохшего колодца и умираю от жажды в яме, предназначенной поить целую деревню. Ко мне подошла девочка-подросток. Она вела на растрепанном веревочном поводке щенка. Волосы у нее слиплись шнурками. Спросила, нет ли у меня немного мелочи. Я достал бумажник и подал ей стодолларовую купюру.
– Я тебе отсасывать не собираюсь, мужик, – сказала она.
– Нет, – ответил я. – Я отец. Пожалуйста, купи себе поесть.
Я спросил, ходит ли она в школу. Она ответила, что подумывает, но пока ей бы просто что-нибудь поесть.
