Съёмочная группа «Войны и мира» – это была особая группа. Как сценарист я сделал более двадцати фильмов, но такого родственного воспоминания о людях, с кем встретился на той картине, у меня больше нет. Вот, скажем, мудрец, светлая душа и выдающийся композитор Вячеслав Овчинников. Он ведь во время съёмок жил на «Мосфильме». Ему тогда и впрямь жить негде было, хотя Сергей Фёдорович уже вовсю хлопотал о квартире для него. Вообще Бондарчук любил помогать людям в их житейских проблемах. В этом смысле у него была хватка деревенского человека: там не болтают – если обещают, то действуют. Он был тогда депутатом Верховного Совета СССР и в такой славе, что одного его посещения соответствующей инстанции хватало для положительного результата. Но пока вопрос о квартире для Овчинникова решался, Слава жил в одной из комнат группы «Война и мир». Ему туда поставили инструмент, он творил, заглядывал на съёмки, может, вдохновлялся. Это тоже нарушало законы кинопроизводства. Композитор, как правило, появляется на фильме, когда отснята значительная часть, смотрит материал, и, согласуясь с увиденным, пишет музыку. У нас – наоборот – некоторые эпизоды Бондарчук снимал уже под сочинённую Овчинниковым музыку. Так был снят уже ставший классическим вальс Наташи и князя Андрея. Чудесная музыка задала ритм и настроение всей огромной сцены бала. Так же раньше положенного срока начал работать на картине великолепный мастер своего дела, звукооператор Юра Михайлов. То есть – всё не по правилам. Мне вообще казалось тогда, что мы подобны партизанскому отряду, который пробивается из вражеского тыла на большую землю.
На съёмках первого бала Наташи воздух в павильоне раскалялся так, что на колосниках осветители – крепкие ребята – падали в обморок. А Сергея после каждого дубля уводили в кабинет, он ложился в кислородную палатку и дышал. Вот чего ему стоила эта работа. Он же вошёл в картину чёрный, как цыган, а вышел – белый, как лунь. И не просто рано поседел, он за эту картину чуть жизнью не заплатил – в разгар съёмок наступила клиническая смерть. Вот каковой была для него цена «Войны и мира».
Была она и другой. Режиссёр американского фильма «Война и мир» Кинг Видор встретился с Сергеем в Монреале и извинился за свою картину. Александра Львовна Толстая, ярая антисоветчица, специально выступила по американскому телевидению, чтобы посоветовать согражданам посмотреть русскую киноверсию великого романа её великого отца. Она очень высоко ценила наш фильм. А что касается кинематографистов, то такие мастера мировой кинорежиссуры, как Федерико Феллини и Френсис Форд Коппола, считали работу Бондарчука выдающейся. После «Оскара» не было, пожалуй, ни одной громкой кинематографической фамилии, телеграммой не поздравившей Бондарчука. Фильм прошёл в восьмидесяти странах мира. Несколько раз его показывали по телевидению Австралии, Англии, США, Японии. Он пользуется большим успехом во Франции, хотя, казалось бы, французы за Наполеона могли бы и обидеться. Такое внимание тем более дорого, что картина не столь уж удобна для просмотра: ведь надо было четыре раза сходить в кинотеатр, найти для этого время. Но люди шли и шли – в этом и заключается реальная оценка нашего труда. «Войну и мир» посмотрело по миру более двухсот пятидесяти миллионов зрителей. Феноменальный успех. Это же не детектив, не боевик…
По завершении «Войны и мира» я был назначен главным редактором киностудии «Мосфильм». Через какое-то время в портфеле студии появился сценарий Анатолия Софронова, тогдашнего главного редактора журнала «Огонёк». Главные герои сценария – Брежнев, Суслов и Гречко. Я прочитал и расстроился – это снимать нельзя. Не расстроился директор студии Сурин, вызвал меня:
– Вы же дружите с Бондарчуком, объясните ему по-хорошему, как это важно, как нужно для студии, уговорите снять это.
Делать нечего – дал я Сергею сценарий. Он быстро прочёл (он вообще читал очень быстро), сразу позвонил Сурину:
– Я это делать не буду.
Сурин ответил:
– Тогда звони Ермашу сам.
Сергей позвонил. Председатель Госкино СССР Филипп Тимофеевич Ермаш любезно попросил Сергея Фёдоровича заглянуть на огонёк:
– Да, литература плохая, – признавал Ермаш. – Так давай обратимся к какому-нибудь профи-сценаристу. Любого в ЦК пригласят и попросят переписать, как тебе нужно. Герои, зато какие!
Сергей побурчал немножко и положил на чиновный стол сценарий:
– Здесь – не герои, здесь – должности.
Я же не сомневался – не пойдёт он ни на какие посулы, не станет делать то, к чему не лежит душа. Нам было легко находить общий язык. Оценки наши почти всегда совпадали, потому что настоящие оценки идут ведь не от ума, а от души.
Вообще-то он – счастливый человек. У него была прекрасная семья, и семья для него была понятием незыблемым, коренным, народным – семья дружная, семья крепкая. Он не просто любил детей, он гордился ими. Меня это удивляло – они же крохи, а он ими уже гордится.
Однако жил и ушёл Сергей одиноким художником. Да, хорошая семья, а вот круг единомышленников… Его по большому счёту не было. Но у такого крупного мастера, наверное, его и быть не могло. Ведь момент творчества всегда до такой степени интимный, что всякие вмешательства со стороны вызывают раздражение. Неважно, где тебя дёргают – дома или вне дома; кто суёт нос – начальники, редакторы и даже сотоварищи. Любое вмешательство задевает. Ещё что-то внутри бродит, ещё не сложилось, ещё идёт мучительный поиск, а тебе уже советуют – как лучше, как надо, как не надо. И ты всё более уверяешься, что в эти моменты нет для тебя ничего лучше одиночества. И это никого не должно обижать, хотя на деле, боюсь, многих задевает.
…Неподвластное время для кого-то летит, для кого-то – ползёт. Но дело своё неумолимое делает. Ушли из жизни Довженко, Калатозов, Бондарчук, ушли Чухрай, Шукшин, Тарковский, ушли мои друзья и коллеги Валентин Ежов, Будимир Метальников, Евгений Григорьев. Нелегко представить себе, что бродишь по развалинам всего, что ценил, что когда-то называлось эпохой и чему отдал лучшее от себя…
Говорить об одиночестве кинематографиста странно – фильм делается большой группой творческих людей. Однако по нескольким кадрам можно догадаться: это – фильм Довженко, этот – Эйзенштейна, это – Шукшин, а это – Тарковский. Мы так и говорим: фильм Довженко, фильм Тарковского, фильм Шукшина. Настоящее произведение киноискусства всегда несёт на себе печать личности. «Судьба человека» снята по Шолохову, но это – фильм Бондарчука. «Война и мир» снята по Толстому, но это – фильм Бондарчука.
«Нет и не может быть истинного величия там, где нет простоты, добра и правды». Это Толстой о Наполеоне. Но ведь не только о нём! Этот текст в картину можно было и не взять, а мы взяли. По-моему, для Сергея эти слова были своеобразным внутренним манифестом. Простота, Добро, Правда, в их толстовском понимании – сердцевина художественного мира, суть личности Сергея Фёдоровича Бондарчука. По Толстому – это Величие.
Николай Иванов,
заслуженный работник культуры России
Деятельность в кино начинал на киностудии «Ленфильм» заместителем директора картин: «Герои Шипки», «Звезда», «Солдаты». На киностудии «Мосфильм» работал директором картин: «Последние залпы», «Весна на Одере», «Война и мир». Затем – первый заместитель генерального директора киностудии «Мосфильм». В настоящее время – Председатель совета старейшин Союза кинематографистов РФ.
