В творческом плане Сергей Фёдорович общался только с людьми талантливыми, с теми, кого уважал. Как истинный художник, он имел право на избирательность. Однажды он чуть не перессорил меня с друзьями. Потому что в дружбе всегда есть ревность. Сказал по телевизору в прямом эфире: «У меня только один друг – это Таланкин»… Мы подружились не за картами и не за бутылкой. Мы сошлись на почве искусства, как это ни высокопарно звучит. Друг друга уважали, почитали как художник художника. Заканчивали картину, и каждый понимал: это здорово, но пространных обсуждений не устраивали. Про мои «Дневные звёзды» он как-то проговорился, что это – гениальный фильм, после которого уже нельзя снимать так, как снимали раньше. И, пожалуй, это единственное, что он когда-либо сказал мне о моём творчестве. Нам не надо было хвалить друг друга, не в этом было наше общение, к тому же априори присутствовало взаимное уважение к таланту. Если и говорили, то об искусстве коллег. Отсюда складывались и человеческие взаимоотношения. Мы могли общаться даже на чувственном потоке, без слов, глаза в глаза – когда ты смотришь человеку в глаза, ты же понимаешь, правду он говорит или лжёт.
Надо отдать должное Сергею Соловьёву. В конечном счёте, он проявил себя как порядочный человек: публично извинился за тот беспредел на Пятом съезде кинематографистов, и за себя и за всех прочих. Правда, извинения последовали через значительное время, но это была не игра, не политическая конъюнктура. Это было покаяние.
К Богу, к православию Сергей Фёдорович шёл поступательно, победив в конце жизни сильное влияние Толстого. Это сейчас стало модно восстанавливать храмы – иногда священники деньги на храм берут у бывших бандитов – нынешних богатеев; слава Богу, есть такие, кто не берёт. А Бондарчук восстановил один храм в середине шестидесятых(!), во время съёмок «Войны и мира», за счёт бюджета фильма. В «Войне и мире» эпизоды выноса иконы Богородицы пред Бородинской битвой и народного молебна – это эпизоды, снятые православным человеком. Про «Судьбу человека» Витторио де Сика сказал: «Это христианский фильм»
[8].
Первую панихиду по Серёже служили у нас на дому через сорок минут после его ухода. Дима (сын) привёз священника. А я и сейчас очень часто общаюсь с ним, иногда во сне, иногда наяву, мысленно…
Бондарчук – многолик, как всякий великий художник. Ту часть своей души, где совершалось творчество, он не очень-то распахивал. К каждому, кто его знал, кто с ним общался, он поворачивался разными гранями. Его невозможно охватить целиком, во всём объёме. Он был очень ранимым; бывал скрытен и замкнут, осторожен при встречах с некоторыми людьми. Иногда был замечательно компанейским, мог чудесно вести застолье. Свидетельствую: он привечал всех, приходящих к нему – будь то сельские старики на натуре «Отца Сергия», или молодые физики-кандидаты наук в коридорах Курчатовского института на «Выборе цели». Как депутат, он принимал множество народа. Его всегда окружало множество разных людей. Они толпились, суетились, рвались побеседовать, не давали отдохнуть, раздражали семью… Кто-то с дарением, кто-то с прошением. Он никогда никого не отталкивал. Вопрос: «Не устаете ли от людей?» – он воспринял бы как никчёмный. А я всегда твёрдо знал: людской круговорот ему необходим, как воздух. Сергей Фёдорович Бондарчук свято верил в свой народ. И жить вне этой веры не мог.
Глеб Панфилов,
народный артист России
Режиссёр фильмов: «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Романовы – венценосная семья», «В круге первом», «Без вины виноватые».
Начало
Летом 1964 года мы, трое слушателей Высших режиссёрских курсов: Гурам Габескирия, Имант Кренберг и я, – были направлены на практику к Сергею Фёдоровичу Бондарчуку, на картину «Война и мир». Шли мы в съёмочную группу с волнением и некоторой даже тревогой: понимали, постановщику такой огромной, сложной картины наверняка не до практикантов. Так и оказалось. Принял нас не Бондарчук, а генеральный директор «Войны и мира» Виктор Серапионович Циргиладзе, величайший в своём цехе директоров. Мы были польщены. Правда, глянул он на нас без особой радости и распорядился:
– Этих ребят в Ленинград, в экспедицию берём, но поселить в казарме, всех рядышком.
Однако ж «казармой» оказалась новая тогда гостиница «Киевская» – в конце Лиговского проспекта. Номер – на троих, только с умывальником, но чистый, просторный, так что нас всё вполне устраивало. Мы же себя ощущали без пяти минут режиссёрами, которые вот сейчас на практике у великого режиссёра и у великого директора. И в том, что нас так хорошо поселили, что сразу выдали суточные, что постарались создать комфортные условия, – во всех этих чисто бытовых деталях сказалось внимание к нам Виктора Серапионовича, его уважительное отношение к молодым людям. Это было замечательно, и это характеризует Циргиладзе как человека чуткого и интеллигентного.
Отношение к будущему фильму в кинематографической среде было разным. Всё-таки Сергей Фёдорович ставил в кино главный русский роман. Была, судя по всему, и зависть, и слухи ходили всякие, в том числе и недоброжелательные. Но подавляющее большинство относилось к этой работе Бондарчука с интересом, уважением и ожидало картину. Мы, конечно же, принадлежали к большинству.
В первый съёмочный день в Ленинграде, на канале близ Конюшенной площади, снимали проходы Пьера и Андрея.
Сергей Фёдорович появился на площадке в гриме и костюме Пьера Безухова – таким мы впервые и увидели его. Произошла мгновенная узнаваемость, и это нам очень понравилось. Понравилось, что такого Пьера мы приняли сразу и безоговорочно.
Бондарчук поздоровался с нами и занялся своими делами. Но вскоре мы заметили, что он поглядывает в нашу сторону. Приглядывается. Мы тоже поглядывали на него и на всё происходящее вокруг.
Перед поездкой на практику я, конечно, перечитал роман: четыре дня и четыре ночи – запоем. Это было счастье – без отрыва, не отвлекаясь, в радость читать и читать Толстого. С остановками, размышлениями… Впечатление было огромное. С этим я и отправился на съёмки «Войны и мира». Я был, что называется, в материале. Всё, что совершалось на площадке, становилось для меня конкретным, осязаемым. Сергей Фёдорович глубоко понимал Толстого.
С Бондарчуком было интересно: он умел внимательно слушать и неброско, глубоко говорить. Призывал в собеседники, предлагал поразмышлять вместе. И если слышал толковую мысль, принимал с благодарностью. Мастер. Художник. Все, кто вместе с ним выходят на площадку, – его союзники, участники творческого процесса. Каждый старался внести свою посильную лепту в общее дело, и, когда удавалось, Сергей Фёдорович обязательно отмечал это. А удавалось потому, что съёмочная группа была необычайно хорошо подготовлена. Это не просто трудовое усердие, а знание материала, эпохи. Например, один из директоров фильма Коля Иванов знал о войне 1812 года не меньше, чем историк-аспирант. И ассистент режиссёра-постановщика Володя Досталь знал не меньше выпускника истфака. Эти два талантливых человека, хоть и разных поколений, во многом схожи: ярким темпераментом, озорством, обаянием, и, главное, оба обладали блестящими организаторскими способностями. Оба – люди слова и дела.
