Бросилась я к нему, зарыдала, заголосила: «Родненький мой! Андрюша! Не увидимся мы с тобой больше… на этом свете…» И так один раз, другой, третий… Слезы у меня ручьём потекли. Более часа продолжалась такая репетиция. И вдруг женщин, будто током ударило. Видно, такие нахлынули воспоминания, что смущение, конфуз разом прошли. Они забыли, что это кино. То страшное пережитое вновь всколыхнулось и разбередило душу. Атмосфера на перроне наполнилась таким глобальным горем человеческим, что они начали прощаться так, как не всякая артистка могла бы сыграть. Тяжелые это были для людей воспоминания, но именно это и дорого.
Мои основные, крупные планы стали снимать только часа в четыре. Глянула в зеркало: лицо поникшее, от слёз распухшее, под глазами мешки, взгляд какой-то затуманенный. Мне после этой съёмки несколько дней даже смотреть больно было, и тяжесть с души не уходила. Конечно, такая работа оставляет глубокий отпечаток в сердце, и навсегда. Это ж не тру-ля-ля сыграть. То, что приходилось играть мне, требовало совершенно других эмоций. Мне кажется, это была, прежде всего, работа духовная. Отдать роли все свои душевные силы, пропустить боль, отчаяние, надежду, любовь великую через сердце – именно такое наполнение роли для меня, как для драматической актрисы, самое дорогое.
Я присутствовала на показе этой сцены Шолохову. Материал не смонтированный, показывали в дублях. Но Михаил Александрович плакал!
Потом была премьера, огромный успех. В 1959 году на Международном кинофестивале в Москве картина завоевала Главный приз. Потом Бондарчук и Монахов получили Ленинскую премию. На моей же артистической карьере роль в «Судьбе человека» особо не отразилась.
Ноябрь 1959 года я провела в США. Наша делегация представляла комсомол, входили в неё выпускники и аспиранты разных вузов. Все как на подбор образованные, начитанные, красивые. От творческой молодежи – я и Володя Федосеев. Целый месяц колесили мы на машинах по городам Америки. Встречали нас прекрасно! Наши ребята знали американскую литературу лучше самих американцев. Это их потрясло. Мы же для них первые ласточки были после падения железного занавеса. Они думали, что мы из той Москвы, где медведи ходят, а увидели современных, мыслящих молодых людей. До сих пор помню помощника мэра в одном американском городке. Русский эмигрант, в армии Краснова служил. Представился нам: «Мистер Черри, а по-русски – Вишня». Пожилой дядька, с редкими крупными желтыми зубами, но, видно, в своё время лихой был казачура. Только поглядит на нас – сразу в слёзы. Нас по молодости ностальгическая тема не занимала, но отнеслись мы к нему приветливо. Вообще атмосфера той поездки была по-настоящему студенческая. Будущий всемирно известный дирижёр Владимир Федосеев играл на аккордеоне, а мы песни распевали да приплясывали. На праздник 7 ноября вместе с американцами даже гимн Советского Союза пели.
Закончился этот весёлый вояж, ребята улетели в Москву, а мне велели подождать пару дней и потом вместе с Шостаковичем и Кабалевским из Нью-Йорка отправили в Мексику. Наверное, оберегали меня, неискушённую, от каких-нибудь, не дай боже, провокаций, так что полетела я первым классом под присмотром двух великих композиторов. В Мехико спускаемся по трапу, Дмитрий Дмитриевич Шостакович, сдержанный, галантный, мне руку предложил. А на поле марьячи – их струнный народный оркестр – песнями нас приветствуют.
Мой путь лежал в Акапулько, это курортный городок на берегу Тихого океана. Там проходил так называемый Фестиваль Фестивалей: каждый год в самое лучшее курортное время туда съезжалась мировая кинематографическая элита, чтобы посмотреть фильмы, получившие награды на различных международных кинофестивалях. Была там делегация и от нашей страны: Аркадий Первенцев с женой, Константин Симонов с женой, Сергей Юткевич с женой, С. А. Герасимов с Т. Ф. Макаровой. Мы с Бондарчуком должны были представлять «Судьбу человека». Но мне, признаться, с этими уважаемыми, степенными людьми скучновато было – ещё дух молодёжный, залихватский не выветрился. Я подружилась с одной мексиканкой, шустрой, зажигательной, как Кармен, мы быстро научились общаться на языке жестов. Мы с ней написали текст моего выступления. Я же родом с Кавказа, а мексиканцы – они, как и кавказцы, народ огненный, гордый. Вот и старалась оказать им честь в тексте, а так как с юмором у меня всё в порядке, решила пропеть гимн разным достоинствам их мужчин. Переводчик перевёл текст, потом моя Кармен диктовала мне испанские слова, а я русскими буквами записала.
Перед показом фильма на сцену поднялась вся наша делегация, мы с Бондарчуком вышли к микрофону. Сначала через переводчика обратился к залу он. Я – следом, достала бумажку и читаю, поскольку тратила время не на то, чтобы заучить текст на чужом языке, а на красоту этого языка, старалась преподнести его как можно эмоциональнее и с пафосом. Принято это было на «ура», гвалт стоял немыслимый.
Во время просмотра мы с Сергеем Фёдоровичем сидели рядом. Закончился наш фильм, свет в зале загорелся, и… гробовая тишина. Пять минут, не меньше, ни шороха, ни вздоха, ни единого хлопка. Акапулько – это же престижный курорт, для богатых, публика там пресыщенная, праздная, а собравшиеся со всего мира кинематографисты – самые звёздные, преуспевающие. Помню, Жан Маре там с юношей ходил: осанистый, золотокожий, надменный, видом своим показывал, что дарит себя окружающим. И вот в этом роскошном фестивальном зале, где, куда ни погляди, смокинги, вечерние платья, и от блеска бриллиантов глаза слезятся, пять минут напряжённой, тревожной, какой-то безумной тишины. А потом несмолкающая овация, полчаса громовых аплодисментов и взволнованных криков. Это был триумф. Нас с Сергеем чуть ли не на руках вынесли. «Голова ацтека» – так называлась премия, которую получила «Судьба человека» в Акапулько. Потом поездила я по миру по разным фестивалям, но тот неожиданно обрушившийся на нас шквал искренних, восхищенных эмоций многотысячного зрительного зала в Акапулько почему-то особенно незабываем.
На этом наше совместное творчество закончилось. Не скрою, мне бы хотелось с ним ещё поработать, да только предложений больше не было, а сама я никогда не попрошусь, уж такая натура. Знаю, что относился он ко мне с добром и вниманием, всегда. Правда, общались мы редко: где-нибудь на фестивале или на киностудии дружелюбно поздороваемся и перекинемся словечком, не более того. Вот с Евгением Семёновичем Матвеевым, если долго не видимся, бывало, встретимся – обязательно обнимемся, расцелуемся. А Сергей Фёдорович – человек сдержанный, во всяком случае, таким он был по отношению ко мне.
Из его последующих картин я больше всех отмечаю «Они сражались за Родину». По-моему, пропустил он этот шолоховский роман через сердце, через своё мироощущение и прекрасных собрал актёров, настоящие все ребята, очень достоверные.
Конечно, Бондарчук – художник масштабный. Не понимаю, как можно было его такой обидой наградить? Ведь он столько сделал для нашего киноискусства! Но справедливости ради замечу, что и на него многие режиссёры обижались, потому что, когда снимал он, останавливались другие картины: бюджет не выдерживал, все деньги Бондарчук забирал. Но мстить ему за это, да так злорадно, как было на пятом съезде кинематографистов – для творческих людей недостойно. Я ведь тоже могла на него насупиться, да только никогда и ни на кого обид не держу. Иногда подойдут молодые коллеги: «Зинаида Михайловна, как вам удаётся так молодо выглядеть, поделитесь, каким кремом пользуетесь?» Я в ответ только смеюсь: «Никакой особой косметики, просто, что такое злиться – не ведаю, живу с чистым сердцем и согреваюсь любовью к близким, дорогим людям, особенно к внукам». Конечно, жизнь не безоблачна, то неприятности, то горе подстережёт, но я изо всех сил стараюсь это преодолеть, живу в стремлении радовать окружающих и радоваться самой.
