Однажды после просмотра материала мы с ним крепко поспорили. Выходим с худсовета, я ещё «на взводе», а он, как ни в чём не бывало:
– Ну? Ты на меня не злишься?
Я, в свою очередь, спрашиваю:
– А вы на меня не злитесь?
– С какой стати? Всё шло нормально, ты отстаивал своё, я своё, а должно получиться третье – лучшее.
Но споры наши не прекращались. После окончательного монтажа картина «Ты мой восторг, моё мученье…» представляла собой две серии, но деньги-то были отпущены только на одну, высокое начальство из Госкино разрешения на прокат двухсерийного фильма не давало. Сергей Фёдорович убеждал меня резать музыкальные эпизоды, но я ради метража и сохранения каких-то незначительных сюжетных поворотов резать музыку не хотел. Пусть кинокритики ругают меня за невнятность каких-то драматургических перипетий, но законченность сцен, связанных с музыкой и вокалом, не нарушу! Ведь ради чего я снимал картину? Ради моего любимого оперного искусства. Конечно, Сергей Фёдорович – человек музыкальный, но у него, как у кинорежиссёра, было свое понимание роли музыки в фильме. С ним много работал Слава Овчинников, талантливый, глубокий композитор. Его музыка к «Войне и миру» поразительное попадание в мир картины, в толстовские образы.
Архипова: Вальс Наташи Ростовой – удивительный, нежный, чарующий вальс…
Пьявко: А в моём фильме музыка – главный герой, именно она и движет наш мелодраматический сюжет. На обсуждении готовой картины мы опять пустились в довольно эмоциональные прения, точнее – нелицеприятные прения. А нас слушало всё мосфильмовское руководство во главе с генеральным директором Николаем Трофимовичем Сизовым (может, кто-то и ручки довольно потирал: ну как же, режиссёр-дебютант, а наседает на самого Бондарчука!). Однако пришлось подчиниться. Убрал я несколько сцен, чтобы уложиться в метраж одной серии, переживал, ведь резал, как по живому.
Сергей Фёдорович посмотрел окончательный вариант:
– А ты знаешь, получилось, черт бы тебя побрал… – Но тут же спохватился, чтобы не перехвалить: – Но есть недочёты. – И уже мягко, по-товарищески покритиковал какие-то эпизоды.
Фильму дали вторую категорию, однако прошёл он первым экраном, судьба его в кинопрокате оказалось хорошей – любят наши зрители мелодраму, душой отдыхают, когда смотрят истории о любви, а наша история – светлая, трогательная, и в ней постоянно звучит прекрасная великая музыка. У меня же на душе было неспокойно: а вдруг из-за того скандала в присутствии Сизова Бондарчук ещё обижен на меня? Но вот он появился у нас в Большом – и сразу ко мне, как к близкому человеку:
– Ты у меня в «Мазепе» будешь участвовать?
– Сергей Фёдорович, да я занят сейчас, репетирую в другом спектакле.
«Война и мир». Снимается сцена бала
Досадовал я тогда, что обстоятельства так сложились. А Бондарчук выдохнул:
– Э-э-эх! Ну, тогда хоть на репетиции заскакивай.
Архипова: Идея пригласить Сергея Фёдоровича Бондарчука в Большой театр на постановку «Мазепы» Чайковского принадлежала не мне, но я очень обрадовалась, когда об этом узнала. Не помню, кто был главным художественным руководителем оперной труппы Большого в то время, по правде сказать, мне совершенно не важны «главные руководители». Есть они, или их нет, или вдруг их начинают менять чуть ли не каждые полгода – разве это может как-то отразиться на мастерстве артистов оперы? Театр как работал, так и работает.
Пришла однажды на репетицию, смотрю, на доске объявлений репертуарной части список распределения ролей в опере «Мазепа» (ведь у нас распределение происходит не по внешним данным артиста, а по голосам). Состав был очень достойный: Мазепа – Юрий Мазурок, Мария – Тамара Милашкина, Кочубей – Артур Эйзен, Андрей – Владимир Атлантов, Любовь (мать Марии) – я. И еще в этом спектакле у Сергея Фёдоровича был очень хороший партнёр – художник Николай Александрович Бенуа. Сын знаменитого Александра Бенуа, идеолога «Мира искусства», он замечательно продолжал традиции своего отца и тех русских художников, которые поразили Европу своим искусством еще во времена дягилевских Русских сезонов в Париже. Николаю Александровичу было уже хорошо за восемьдесят, когда он приехал к нам из Италии оформлять «Мазепу». Более тридцати пяти лет Бенуа руководил художественно-постановочной частью в миланском театре «Ла Скала». Я с ним была знакома давно, с тех пор, когда пела на сцене «Ла Скала» «Хованщину» и «Бориса Годунова», и все годы, до самой его кончины, сохраняла с Николаем Александровичем самые добрые отношения.
Пьявко: Бондарчук и Бенуа блестяще воссоздали на сцене атмосферу того времени. Открывался занавес, и зритель оказывался в Полтаве начала ХVIII века, с белыми крестьянскими мазанками, окружёнными тенистым садом…
Архипова:…с богатыми двухэтажными домами: живописное поместье Кочубея, красивый дом Мазепы… Превосходные были декорации.
Пьявко: Ирина Константиновна Архипова по первому образованию – архитектор. Для неё декорации – не просто художественный образ спектакля, а желанная возможность поразмышлять об архитектурных традициях, пусть даже на примере старинной Украйны… Костюмы героев тоже создавались по эскизам Бенуа и были очень искусно стилизованы под эпоху.
Архипова: Бондарчук и Бенуа воссоздали на сцене Большого театра образ гетманской Украины, возродили из глубины веков сам дух того смутного времени.
Сергей Федорович очень любил Украину. Он прекрасно знал историю своей родины, её национальную культуру, фольклор, народные обычаи и традиции. Памятные на всю жизнь, родные ему детали национального быта придавали сценическому действию тот особенный украинский дух, что так дорог сердцу каждого, кто любит этот цветущий, солнечный, плодородный край.
«Мазепа» был спектаклем о событиях трагических, о том историческом периоде, когда гетманская Украина мучительно и кроваво определяла свою государственность, а «Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра», – как писал Пушкин в поэме «Полтава», по которой создал свою великую оперу Пётр Ильич Чайковский. Вместе с тем «Мазепа» в постановке Бондарчука стала истинно русским спектаклем Большого театра. Русский спектакль в моем понимании – канонический, классический спектакль. В Большой театр ведь тоже приходят любители выкрутасов, режиссёры, которых я называю «фокусниками». (Прошу мастеров-иллюзионистов на меня не обижаться.) Фокусы на оперной сцене ненавижу. Зайдёшь на репетицию к такому «фокуснику» – на сцене ноги из головы торчат. Эти режиссёры-«фокусники» величают себя авангардистами и реформаторами оперной сцены, только никакой это не авангард, а форменное бесчинство и мусор. Сергей Фёдорович и в режиссуре, и в сценографии, и в работе с дирижёром, с исполнителями бережно сохранял лучшие традиции оперного искусства великого театра. Общение наше с ним было великолепным, бесконечно интересным, понятным, мне лично работать было легко.
