Тесс улыбнулась и кивнула. Она понятия не имела, к чему ведет Марианна.
– Я выжила. Только не в современном смысле этого слова, означающем победу над бедой, которую ты сама на себя навлекла и за которой следует публичное искупление в чаше какого-нибудь ток-шоу. Я, так сказать, пережившая.
– Пережившая?
– Да. Я просто последняя в списке тех, кто имеет отношение к смерти. Такая-то, такая-то, пережившая. Я официальная скорбящая, и мое прошлое наделало больше шума, чем цепи Марли
[164]. Я вдова Фрэнка Коньерса и лучшая подруга Лолли Штерн. В этом вся я. Люди уже не помнят, что мой отец был потомком Уильяма Барретта Тревиса, командира Аламо. Не прямым, но тем не менее. Они не помнят, что мой отец сделал для города, что почти под каждым местным зданием лежит фундамент из цемента, который произвела его компания. Было время, когда я отдала бы все на свете, лишь бы никто не знал, чья я дочь. Нужно быть осторожнее с желаниями.
– Отдалившись от мира, вы сделали только хуже, – сказала Тесс. – Вы заморозили себя во времени. Если хотите сравнить себя с диккенсовским персонажем, вам лучше подошла бы мисс Хэвишем
[165].
Марианна раздраженно покачала головой.
– Если хочешь слушать мою историю, сиди и слушай. Знаешь, сколько репортеров пытались заставить меня рассказать им все это? Обычно приходят в это время года, аккурат перед тем, что они называют «годовщиной». Будто я тут буду собирать гостей на пирог. Они вспоминали через год и через два, а потом через пять, десять, пятнадцать и двадцать. И журналисты были не только местные, приезжали и из Далласа, и из Хьюстона. А один раз ко мне на порог заявились из «Техас Мантли: нераскрытые тайны». В этот раз, на двадцать первый год, должно быть поспокойнее. Но все равно кто-нибудь да придет. Кто-нибудь всегда приходит.
Она умолкла, уставившись взглядом в какую-то точку в саду. Тесс знала, что сейчас нельзя нарушать тишину.
– И тут вдруг приходит человек, который ничего об этом не знает. Молодая девушка с таким же легким и неподдельным акцентом, как и она сама. Молодая девушка, чье неведение позволяет мне – правда, ненадолго – не рассказывать историю, которую, как я раньше думала, знают все. Да, я на один день переписала историю. Хорас погиб в результате несчастного случая на охоте. Ну, или пусть это случилось в охотничьем лагере. Лолли, Фрэнк и Пилар погибли в автокатастрофе… – Вдруг она оживленно спросила: – А они говорили тебе, что их пытали?
– Кого?
– Моего Фрэнка, – она поднесла палец к губам. – Только нам запрещено говорить, как именно. Это должно быть известно только убийце.
Книга Джимми Ахерна намекала на то, что некоторые подробности смерти Фрэнка так и не стали общеизвестны, но Тесс решила, что он просто плохой репортер.
– Простите, я не…
– …знала. Ты не знала. Именно. В этом и прелесть.
Прелесть. Герцогиня снова в деле. Тесс больше подходил эпитет «бестолковость» или даже «самонадеянность».
– Значит, вы все это время знали, кто такой Том Дарден.
– Нет, на этот счет я говорила правду. Когда ты пришла сюда в пятницу, Том Дарден был для меня лишь трупом, найденным на моей собственности. А вчера я впервые узнала, что он мог знать что-то о том, как Лолли и Фрэнк… умерли, – она грустно улыбнулась. – Пойми, ни я, ни Штерны все эти годы не получали информации о ходе дел. Наверное, нам не стоит относиться к полиции очень критично. Но они сразу все напутали.
– Что именно?
Несмотря на аккуратный макияж, Марианна выглядела утомленной и бледной. Тесс начинала понимать, почему она позволила себе солгать – чтобы избежать этой темы, хотя бы на один день.
– Да так, всякие мелочи. Наверное, это и неважно. Но если дело касается тебя и твоего мужа или – в случае Гаса Штерна – двоюродной сестры и прислуги, которая воспитывала твоих детей, мелочей не бывает. Мне известно лишь, что они никогда не были близки к тому, чтобы арестовать убийцу, и не могли адекватно объяснить почему. Теперь же детектив говорит мне, что Дарден и тот, второй, все эти годы сидели в тюрьме, поэтому дело не имело первостепенного значения. Хотя для меня всегда имело.
– А как же Эмми?
– Что Эмми?
– Она могла знать о Дардене?
– Я уверена, Эмми была бы рада увидеть торжество правосудия, но она никогда не была одержима смертью Лолли.
Тесс наклонилась вперед.
– Я думала, сегодня мы не будем говорить неправду. Если есть люди, отождествляющие вас со смертью вашего мужа, не замечая всего остального, то и для Эмми смерть ее матери должна быть самым главным фактом в биографии.
– Звучит логично, но это не так. У Эмми не было «до» и «после». Вся ее жизнь – это последствие. Она никогда не знала Хораса и приняла семейную версию о том, что он погиб на охоте. Когда Лолли умерла, ей было всего два годика. Она совсем не помнит матери. Она как ребенок, которому приснился плохой сон и который проснулся в теплом и безопасном доме, где ее все любят. Гас очень бережно охранял ее, пока она росла. Эмми пугало лишь отсутствие матери. Ну, нет и нет.
– И все же, она ведь не в порядке. Ей когда-нибудь оказывали профессиональную помощь?
Марианна отхлебнула чаю. Тесс поставила вопрос так аккуратно, как только могла, но для восприимчивой Марианны он, очевидно, прозвучал слишком прямо.
– Когда она была подростком, у Эмили начались… какие-то эмоциональные вспышки, – осторожно начала Марианна. – Ее осматривали многие врачи и консультанты. Одна из них решила, что можно восстановить память Эмили о случившемся в ночь убийства. Я уверена, тогда она думала, что это поможет раскрыть преступление и она станет героиней. В общем, она применила гипноз. Но Эмили ничего не вспомнила и в результате закатила истерику, заявив, что с ней что-то не так. С тех пор Гас прекратил приглашать докторов.
– Что это были за «вспышки»?
Привычка Марианны брать слова собеседника в невидимые кавычки оказалась заразительной.
– Прости?
– Вы сказали, что Эмили показывали всем этим врачам из-за ее поведения. Что она такого делала?
– О, это было обычное подростковое бунтарство. Сказать по правде, мне кажется, что Гас все преувеличивал. Его сын Клей такой послушный, что на его фоне нормальные дети выглядят как с цепи сорвавшимися. Эмили – настоящая Штерн до мозга костей, очень упрямая. А гены Клея разбавила его мать. Она была из Галверстона
[166], хорошенькая, но безвольная. Мне кажется, это оттого, что они там едят слишком много моллюсков.
