ГЕРМЕС: Так ли это нелепо? Где, по-твоему, находятся все места и звуки из этого сна?
СОКРАТ: Я соглашусь с тем, что они на самом деле у меня в голове. Но вот моя точка зрения: в большинстве снов рисуются картины, которых просто нет во внешней реальности. Изобразить то, что там есть, безусловно, невозможно без неких входных данных, которые приходят не из головы, а от самих картин.
ГЕРМЕС: Хорошо сказано, Сократ. Но нужны ли эти входные данные в источнике твоего сна или только в непрерывной критике его?
СОКРАТ: Ты имеешь в виду, что мы сначала догадываемся, что там, а потом — что? — мы проверяем догадки по входных данным от органов чувств?
ГЕРМЕС: Да.
СОКРАТ: Понимаю. А затем мы полируем догадки и лучшим из них придаём форму своего рода иллюзии реальности
[73].
ГЕРМЕС: Да. Иллюзия, которая соответствует реальности. Но это ещё не всё. Это сон, которым тогда ты сможешь управлять. Управляя соответствующими аспектами внешней реальности.
СОКРАТ [тяжело вздыхает]: Это удивительно единообразная теория и последовательная, насколько я могу судить. Но действительно ли я должен признать, что я сам — думающее существо, которое я называю «Я», — вообще не имею непосредственного знания о физическом мире и могу только получать загадочные намёки о нём через мерцания и тени, которые воздействуют на мои глаза и другие органы чувств? И то, что я воспринимаю как реальность, всегда не больше чем иллюзия, составленная из гипотез, исходящих из меня самого?
ГЕРМЕС: У тебя есть другое объяснение?
СОКРАТ: Нет! И чем больше я над ним размышляю, тем больше оно меня радует. (Этого ощущения мне следует остерегаться! Но вместе с тем оно меня и убеждает.) Всем известно, что человек — венец всего живущего. Но если эпистемология, которую ты до меня доносишь, верна, то мы бесконечно более удивительные создания. И вот мы сидим, навечно заточённые в тёмной, почти закрытой пещере собственного черепа, и строим догадки. Мы плетём истории о мире вокруг нас, на самом деле даже о мирах: физическом мире, нравственном мире, мире абстрактных геометрических форм и так далее, но нам недостаточно этого плетения и этих историй. Нам нужны верные объяснения. И мы ищем такие, которые выдержат проверку теми мерцаниями и тенями, и друг другом, и критериями логики и разума, и всем, что ещё только можно придумать. И когда мы уже не сможем их больше менять, нам откроется некая объективная истина. И, как будто нам этого мало, мы начинаем управлять тем, что понимаем. Это как магия, только действенная. А мы как боги!
ГЕРМЕС: Что ж, иногда можно открыть некую объективную истину и в результате оказать некое влияние. Но зачастую, когда думаешь, что достиг этого, это не так.
СОКРАТ: Да-да. Но постигнув некоторые истины, разве мы не можем строить более удачные догадки и дальше критиковать и проверять их и таким образом понять больше и управлять большим, как говорит Ксенофан?
ГЕРМЕС: Да.
СОКРАТ: Так мы действительно как боги!
ГЕРМЕС: В какой-то степени. И да, отвечая на твой следующий вопрос, ты, если захочешь, действительно можешь стать ещё больше и в большем похож на богов. (Хотя тебе всегда будет свойственно ошибаться.)
СОКРАТ: Кто же от этого откажется? А, я понял: Спарта и им подобные…
ГЕРМЕС: Да. А ещё кто-нибудь возьмёт и скажет, что боги, которые могут ошибаться, — это не очень хорошо…
СОКРАТ: Что ж, но, допустим, мы не откажемся, тогда утверждаешь ли ты, что нет верхней границы тому, сколько мы сможем в итоге понять, скольким управлять и сколького достигнуть?
ГЕРМЕС: Забавно, я знал, что ты спросишь об этом. Через много поколений будет написана книга, в которой будет приведён убедительный…
[В этот момент раздаётся стук в дверь. Сократ оборачивается на звук, а затем вновь смотрит туда, где стоял Гермес, но тот уже исчез.]
ХЕРЕФОНТ [из-за двери]: Прошу прощения, что разбудил тебя, мой друг, но нам говорят, что, если мы не освободим комнаты до того, как рабы придут их убирать, с нас могут взять плату ещё за день.
СОКРАТ [встаёт и рукой приглашает херефонтова раба в комнату, чтобы тот собрал его, Сократа, скромные пожитки]: Наше путешествие всё-таки прошло не зря, Херефонт! Я видел Гермеса.
ХЕРЕФОНТ: Кого?
СОКРАТ: Бога Гермеса. Во сне, а может, и наяву. А может, мне просто приснилось, что я его видел. Но это не важно, потому что, как он сказал, никакой разницы нет.
ХЕРЕФОНТ [озадаченно]: Что? Но как это?
СОКРАТ: Понимаешь, я узнал о целом новом направлении в философии, и не только!
[Подходит группа соратников Сократа. Впереди всех несётся молодой поэт Аристокл, которого друзья называют Платон («широкоплечий») из-за его борцовского телосложения.]
ПЛАТОН: Доброе утро, Сократ! Тысяча благодарностей тебе за то, что разрешил принять участие в этом паломничестве. [Сразу переходит к философии, не дожидаясь ответа.] Прошлым вечером я подумал, а считается ли откровением, если оракул говорит нам то, что мы и так знаем? Мы уже знали, что нет никого мудрее тебя, поэтому я подумал, не вернуться ли нам и не попросить ли права на бесплатный вопрос? Но потом я подумал…
ХЕРЕФОНТ: Аристокл, Сократ ночью…
ПЛАТОН: Нет, не надо! Ничего не говори. Позволь мне сначала сказать, до чего я догадался. Итак, я подумал: да, мы уже знали, что он мудрейший. И что он скромный. Но мы не знали, насколько он скромен. И это-то как раз нам и открыл бог! Что Сократ настолько скромен, что будет возражать даже богу, называющему его мудрым.
СОРАТНИКИ смеются.
ПЛАТОН: И ещё: превосходство Сократа было известно нам, но теперь Аполлон открыл его всему миру.
ХЕРЕФОНТ [шёпотом]: Тогда пусть «весь мир» внесёт свою долю в приношение.
ПЛАТОН: Ну, так что же? Я прав, да?
[СОКРАТ делает вдох и собирается ответить, но ПЛАТОН продолжает.]
И ещё, Сократ, можно я буду называть тебя Учителем?
СОКРАТ: Нет.
ПЛАТОН: Да-да, я понимаю. Прости меня. Я тут пообщался в гимназии с ребятами из Спарты, и вот они постоянно так говорят. «Мой учитель сказал то. Мой учитель сказал сё. Учитель мне запрещает…» и так далее. И я позавидовал им, ведь у меня-то учителя нет, поэтому…
СОРАТНИК 1: Ай-ай-ай, Платон!
ПЛАТОН: Да, но…
ХЕРЕФОНТ [подхватывает]: Ребята из Спарты? Как ты мог, Аристокл! У нас же с ними война.
ПЛАТОН: Но не в Дельфах же. Они бы никогда не нарушили священное перемирие, принятое в оракуле. И вели себя они очень благочестиво. Милые ребята, хотя акцент у них смешной. Мы много говорили о борьбе, ну, в промежутках между собственно борьбой. Не спали всю ночь, боролись при свечах. Такое со мной в первый раз. И у них действительно хорошо получается! Хотя иногда они и жульничают. [Снисходительно улыбается, вспоминая что-то.] Но даже при всём при этом я бы не позволил оскорбить наш город. Я выиграл за Афины несколько схваток, вас должно это порадовать. Было нелегко! Они научили меня паре отличных приёмов. Жду не дождусь, когда смогу испробовать их дома. Вот только почему-то никто из них особо не увлекается поэзией…
