Девушка ловила себя на том, что дико ему завидует. Его энтузиазму, его вере в себя, его желанию снова и снова выходить на сцену. Глаза отца горели, когда он говорил о музыке, и Марго про себя горько усмехалась тому, что совсем недавно в ее глазах был тот же огонь, когда она говорила о теннисе, о прошедших и предстоящих соревнованиях, о своем тренере. Был, да весь вышел. Перегорела.
После завтрака девушка вернулась в свою комнату. Настроение было ниже среднего.
Сперва думала почитать недавно принесенный бабушкой роман и даже открыла книгу, но буквы сегодня никак не желали складываться в слова, а слова в осмысленные фразы. В итоге Марго роман отложила. Но та же участь постигла и фильм, который она попыталась посмотреть. Сознание категорически отказывалось следить за сюжетом.
Девушка выключила ноубук и, захлопнув его крышку, улеглась на кровать поверх покрывала, закинула здоровую руку за голову.
Взгляд словно сам собой принялся бродить по комнате. Старенькие желтые обои – ремонт делали еще при маме, и эти обои они с Ритой выбирали вместе, старый, кажется, еще тридцатых годов прошлого века массивный книжный шкаф из дуба, такой же массивный – дедушкин – письменный стол – школьнице Маргарите очень нравилось делать за ним уроки или записывать в дневник пришедшие за день в голову интересные мысли. Настольная лампа – тоже дедушкина, как и тяжелая бронзовая фигурка сеттера рядом с ней. В детстве налюбовавшаяся на фигурку Рита хотела именно такую собаку, но соседка отдала им толстолапого, пушистого, смешного, беспородного щенка, которого назвали Полканом, и девочка забыла о том, что когда-то мечтала о другой собаке. В углу торшер на длинной бронзовой же ножке и тяжелое зеленое кресло рядом с ним. На полу ковер с длинным ворсом, в котором, когда идешь, утопают ноги. Комод из той же серии – дуб тридцатых годов, – в нем умещается белье и почти вся одежда Марго, не считая верхней и той, которую нежелательно складывать. И, наконец, кровать. Вот этот предмет мебели, как и кресло-качалка на веранде, когда-то принадлежал маме.
В общем, комната отнюдь не похожа на жилище современной девушки, но Марго всегда ее любила – всю, целиком, включая тяжелые шторы на окне и разноцветную герань на подоконнике. За геранью, как и за прочими цветами в доме, как и за садом, ухаживала бабушка. Марго если только поливать помогала, да и то редко.
Незаметно мысли девушки переместились на ее отца. Она пыталась понять свою реакцию на его приезд, осознать, что чувствует по этому поводу.
С одной стороны, Марго была очень рада его видеть, с другой… Возникало такое двойственное чувство – и обиды, и горечи, и детского желания игнорировать, наказать его за долгое отсутствие.
«Но ведь он был таким всегда, – сказала себе она. – Его вечно не было дома, он оставался папой-праздником. Налетал как ураган – чаще всего без предупреждения, привозил кучу подарков, сладостей, новостей, рассказов о жизни в других городах России и Европе. Интересно, как мама терпела его постоянное отсутствие?»
Марго понимала, что отец зарабатывал деньги на прокорм своей семьи, что ему было очень непросто, и что далеко не сразу его группа раскрутилась и музыканты стали давать концерты на больших площадках и ездить на гастроли по всему миру.
Она плохо помнила времена, когда все было иначе. Но мама рассказывала, что когда они только поженились и родилась Рита, денег им едва хватало на еду. Если бы не баба Нюра, тогда еще работавшая, вряд ли они справились бы самостоятельно.
Марго никогда не сомневалась в том, что отец очень любит маму. Она была для него чуть ли не святой, смыслом его жизни, так трепетно он к ней относился. А вот насчет себя девушка сомневалась.
Любит ли ее папа? Рад ли тому, что она – его дочь?
Эти вопросы не давали ей покоя долгое время после смерти мамы. Тогда отец практически не замечал дочь, ходил чернее тучи. Они почти не разговаривали. А совсем скоро, не прошло и месяца, он уехал.
Баба Нюра уговаривала девушку не держать на него обиду, попытаться понять. Но Марго казалось, что он ее бросил, забыл, что она существует. И она злилась на него и ночами плакала не только о маме, но и о нем. Тогда этот контраст: еще вчера у нее была счастливая любящая семья, а сегодня она осталась одна, никому не нужная, – был немыслимым.
А потом на региональных соревнованиях ее заметил Федор Николаевич и обратился к ее тренеру Татьяне с предложением отдать ему спортсменку. Конечно, сперва Татьяна поговорила с самой Ритой, узнала ее мнение по этому поводу, они обсудили перспективы и решили, что будущего в Суздале у теннисистки Маргариты Назаровой нет, и если она хочет чего-то добиться, надо переезжать в Москву.
Как Татьяна убедила в рациональности этого шага ее отца, Марго не знала. Сперва он не соглашался ни в какую, упирал на то, что, если они примут предложение Федора Николаевича и переедут в столицу, его дочери придется практически все время жить одной, а он не уверен, что она к этому готова.
Признаться, Марго тоже пугала перспектива оказаться одной в огромном чужом городе. Слишком многому предстояло научиться: готовить себе еду, ориентироваться на незнакомых улицах, заполнять всякие квиточки за коммунальные услуги. А главное – привыкать к тому, что рядом нет никого из родных и близких. Что до отца тысячи километров, а до бабушки пусть не тысячи, но тоже довольно много, и вот так просто, по первому порыву, к ней не поедешь.
Но и другое девушка понимала: в Суздале она просто не сможет. Здесь слишком сильно все напоминает о маме и о том, как раньше, при ней, было хорошо.
Не то чтобы отец ее отговаривал. Сначала он вообще отказывался беседовать с дочерью на тему переезда, заявив, что это бредовая идея и пятнадцатилетняя девчонка одна в Москве не выживет.
– Ты пойми, я не смогу находиться рядом с тобой постоянно, – говорил он чуть позже, уже после беседы с Татьяной. – Я буду приезжать не чаще, чем обычно, иначе просто нам не на что будет жить, и в том числе ты не сможешь продолжать заниматься теннисом, потому что это тоже отдельная – и не маленькая – статья расходов.
Марго кивала, как китайский болванчик, и твердила:
– Я все понимаю. Но теннис – это мое будущее. И мама так считала.
В итоге отец просто махнул рукой и согласился на эту авантюру. Так юная перспективная теннисистка Маргарита Назарова и оказалась в столице.
Конечно, где-то очень глубоко сидела мысль, что теперь, когда она живет без бабушки и за ней некому присмотреть, папа будет приезжать почаще. Но эта надежда довольно быстро развеялась.
Отец приезжал три-четыре раза в год, и то всего на пару дней. Однажды приехал на неделю, но за эту неделю, прожитую с ним в одной квартире, они провели вместе в лучшем случае пять часов. Все остальное время Марго находилась во Дворце спорта и как ни просила Федора Николаевича дать ей возможность пораньше уйти домой, он словно ее не слышал.
– Теперь ты, наверно, лучше меня понимаешь, – сказал отец, уезжая. – Если у тебя есть дело твоей жизни, оно занимает львиную долю твоего времени, и иначе быть не может. Если ты хочешь, чтобы то, чем ты занимаешься, приносило свои плоды, надо отдавать себя целиком и полностью. И компромиссы тут, увы, невозможны.
