В это утро раг’эше не встала с одеяла, на котором проводила ночи. Молча она лежала, не отрывая взгляда от окна. Очаг давно погас, ее тело все сильнее сковывал холод, а ее глаза безучастно следили за тем, как северный ветер, холодный и безжалостный, пытается сорвать с окна алую полоску ткани. Тонкая подушка, лежащая под ее головой, была уже насквозь мокрой от слез. Соленая вода, стекая по лицу, жгла кожу. Но раг`эше даже не пыталась стереть ее. Потому что теперь ей было все равно. В сердце ее зияла пустота, ибо Уфтар убил в нем то единственное, что наполняло ее жизнь смыслом – надежду.
Хиетт повернулась к Эльдрику
– Каждого ждет свой Уфтар, комендант. Может, этот день наступит не скоро, а, может, он уже на пороге. Но пока он не настал – все еще можно исправить.
Он не ответил ей ни слова.
ГЛАВА 23
Эльдрик молчал всю оставшуюся дорогу до дома. Во дворе он оставил пэва и все так же молча направился к дому, в котором жили его жена и дочь.
Фремм сидела у стола, рассматривая листья стоящего перед ней большого цветка, когда в ее дверь тихо постучали.
– Дочка, к тебе можно? – послышался из-за двери голос отца.
Эльдрик осторожно приоткрыл дверь.
– Папа? – Фремм встала и удивленно посмотрела на него. – Что случилось?
– Ничего, не волнуйся… Мы можем поговорить?
Но… Мама уже вернулась, – растерялась девушка. – Ты ведь знаешь, она всегда нервничает, когда ты приходишь без предупреждения. А она и так сильно чем-то расстроена. Я не хотела бы, чтобы она расстроилась еще больше.
– Я знаю. Не переживай, я не надолго. Можно зайти?
– Конечно.
Эльдрик зашел в комнату, прикрыл дверь и огляделся.
– Уютно у тебя.
– Папа…
– Да, конечно… Извини.
Эльдрик помедлил, подбирая слова, затем глубоко вздохнул и, наконец, произнес.
– Фремм, однажды, очень давно, когда ты только родилась, я поступил очень плохо. С мамой… и с тобой. Я поступил так, как мужчина не должен поступать ни в коем случае.
– Что это значит?
– Я вел себя как животное. Именно поэтому мама отказалась жить со мной в одном доме. Прошу тебя, не спрашивай почему – я не смогу тебе ответить на этот вопрос, по крайней мере, сейчас. Но с тех пор она думает, что я опасен для вас обеих и могу причинить вам вред. Именно поэтому она не хочет, чтобы мы встречались часто. Она боится за тебя. И я понимаю почему.
Девушка стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами.
– Но я хочу, чтобы вы знали: все эти годы я ненавидел себя за то, что сделал. Воспоминания об этом рвут меня на части. Но все это заслуженно. Я понимаю, что должен быть благодарен Сигилль уже за то, что имею возможность видеть ее… и видеть тебя здесь, в этом доме.
– Папа, я не понимаю…
– Дочка, став старше, ты, наверное, узнаешь обо мне очень много плохого. Может быть, ты даже захочешь отвернуться от меня. Я не стану тебя осуждать.
– Я не буду верить.
– Нет, многое может оказаться правдой, как бы это ни было мерзко. И я заранее прошу у тебя прощения за это. Но я хочу, чтобы ты знала – дороже тебя и Сигилль в моей жизни никого нет, и никогда не было. Ты можешь сказать об этом ей, если посчитаешь нужным. И, если можно, не забывай об этом, когда придет время. Это… все, что я хотел тебе сказать.
Он сделал шаг к двери.
– Папа, подожди.
Взяв в руки стоящий на столе горшок с пышным цветком, Фремм подошла и протянула ему его.
– Возьми.
– Фремм…
– Возьми, пожалуйста.
Скелл взял сигилль из рук дочери.
– А теперь иди к маме. Иди и повтори ей все, что говорил мне. Сейчас же, не откладывая. Она у себя.
– Дочка, послушай…
– Я сказала – иди к ней! – девочка сжала кулаки. – Иди и не уходи, пока она, наконец, или выслушает тебя, или разобъет этот цветок об твою голову! Потому что у меня больше сил нет разрываться между вами! Трястись каждый раз, когда ты приходишь. Бояться сказать что-то лишнее, чтобы она не устроила скандал и не побежала орать на тебя. Надоело сидеть в этой комнате или прятаться по углам. Надоело разговаривать с мебелью, потому что больше поговорить мне не с кем! Мне надоело улыбаться и изображать твою счастливую дочурку перед гостями, тренькать им на эйле и смотреть как вы прикидываетесь родными людьми. Бережете меня? Предупреждаете? Лучше бы хоть раз спросили, что я думаю об этом! А мне все равно, ясно?! Все равно! Да какое мне дело, что вы сделали оба? Вы – моя семья. Хотите перетряхивать постоянно свое прошлое, мусолить его, слезами поливать? На здоровье! Но – без меня! Сил моих больше нет, ясно?! Все, иди!
Она распахнула дверь.
Слегка ошарашенный этой вспышкой совершенно не детских эмоций, Эльдрик сделал шаг назад в коридор и дверь перед ним захлопнулась. Громко щелкнул замок.
Дверь в комнаты Сигилль находилась чуть дальше. Пока Эльдрик шел к ней, каждый его шаг отдавался эхом в пустом коридоре. Сердце колотилось в груди. Чтобы немного успокоится, он остановился и опустив голову всей грудью вдохнул аромат цветка. Он показался ему чуть более терпким, горьковатым, чем обычно. Вдруг снова стиснуло сердце. Закрыв глаза, Эльдрик сделал глубокий вдох, но на этот раз невидимые тиски не ослабли. Этого еще не хватало. Поморщившись, он все-таки постучал в дверь.
– Что вам нужно? – донеслось из-за нее.
– Сигилль, это я, – негромко ответил Эльдрик
Тишина. Ни единого звука. Долгие-долгие секунды. Он считал их по сердечным ударам.
– Заходи…
Эльдрик осторожно приоткрыл дверь. В комнате было темно, даже огонь в камине не горел. И ощутимо прохладно. Сигилль сидела у окна, и ее силуэт выделялся на фоне быстро темнеющего неба.
– Что это у тебя? – спросила она.
– Это… – он посмотрел на цветок, не зная, что сказать. – Это Фремм попросила принести тебе.
– Зачем?
– Чтобы тебе было, что разбить об мою голову.
– А я должна?
– Нет, но ты можешь захотеть после того, что я тебе скажу.
– Хорошо, – Сигилль указала на стол, стоящий рядом с кроватью. – Тогда пока поставь сюда.
Поставив цветок, Эльдрик сел рядом. В комнате снова установилась тишина. Еле слышные звуки обычной вечерней жизни, с трудом проникавшие сюда, казались отголосками чего-то совсем далекого, чужого.
– Спасибо, что согласилась поговорить.
– Я не соглашалась говорить с тобой, – возразила Сигилль. – Эта девочка, санорра, права – нам давно уже не о чем разговаривать. Я согласилась выслушать тебя. Но пока ты ничего не сказал.
