Впрочем, оказалось, что в потоке этих новых увлечений Кармит и ее подруг пленяет в первую очередь новизна – и по неизвестной причине ей требовались все новые и новые открытия. Вслед за «нейролингвистическим программированием» она начала увлекаться «китайской медициной», индуистской «аюрведой», «макробиотикой», лечением на расстоянии – которое называлось «рейки» – и теорией магически полезной расстановки предметов в квартире под названием «фэн-шуй». Поначалу Юваль удивлялся, как можно заниматься лечением со столь поверхностными, как у Кармит, знаниями по анатомии и почти отсутствующими знаниями по биохимии – но потом махнул рукой. Однако в тот момент, когда он перестал ее мысленно критиковать, он вдруг обнаружил, что весь ее мир наполнен всевозможными магическими влияниями и воздействиями. Мезуза на двери могла излучать хорошую или плохую энергию, а обеденный стол стоять «не по фэн-шую». Даже обычные продукты из супермаркета делились на мужские и женские – «иньские» и «янские», – и вдруг оказывалось, что Юваль является последним, кто еще не знает, что выраженно «иньские» продукты «приносят плохую энергию». Постепенно этих странных слов становилось уже столько, что Ювалю начало казаться, что он бродит среди них, как в огромном сером лесу, наполненном какими-то чудовищными мутантами фантазии. Иногда он спрашивал себя, верит ли она во все это – и как можно верить во все это одновременно, – но она верила. Еще чуть позже она стала интересоваться своими предыдущими воплощениями и техниками магической защиты. Одновременно – и как-то параллельно этому – Кармит стала ездить в группы по изучению гомеопатии и «натуропатии», потом на сеансы вызывающего легкие галлюцинации «холотропного дыхания» и какие-то тантрические семинары.
Ее мобильный все чаще оказывался выключенным, или же она просто не отвечала. Иногда они договаривались созвониться, и тогда Юваль звонил с какой-то обреченной пунктуальностью, но Кармит перезванивала только через три или четыре часа. «Я ужасно устала и уснула, – говорила она в таких случаях, – и не слышала твой звонок. Прости». Поначалу это причиняло ему боль, но потом он стал смотреть на все происходящее каким-то отстраненно-заинтересованным взглядом – если чему и удивляясь, то только своему собственному равнодушию. Постепенно Юваль заметил, что ее «тренинги» и «семинары» его скорее радуют, поскольку они освобождали от довольно тяжелой обязанности ходить по барам. Поначалу он даже попытался разобраться, чему именно их учат на ее «психологических» семинарах, но, кроме совершенно туманных фраз о «раскрытии своего я» и избавлении от «диктата родительских ценностей», он так и не смог ничего почерпнуть из ее рассказов. Те же ее подруги, которые уже почти раскрыли свое «я» или довольно далеко продвинулись на этом пути, казались ему точно такими же, как тысячи других, ничуть и ни в чем не изменившимися. Почитав же их учителей, часть из которых именовала себя «гуру», «свами» и даже «просветленными», он пришел к выводу, что нигде и никогда не хочет с ними встречаться.
Впрочем, рассказывая однажды какую-то длинную историю романтических отношений еще одной своей подруги – с большим количеством деталей, измен, взаимной лжи и сюжетных поворотов, в которых он никак не мог разобраться, – она вдруг добавила: «Потому что никто никому ничего не должен». «Что, что?» – спросил Юваль. «Это азбучная психологическая истина, – ответила Кармит. – Никто никому ничего не должен, и каждый старается быть счастливым всеми доступными ему способами. Но бывают поступки, действительно служащие достижению цели, а бывают действия, разрушительные для самого человека». «Мне казалось, – робко сказал Юваль, – что существуют определенные человеческие обязательства и какие-то, ну как бы общие ценности». Она возмущенно покачала головой. «У человека есть интересы, но не обязательства, – сказала она. – Как таковые, обязательства хороши, пока они служат нашим интересам. В конечном счете каждый сам несет ответственность за свою жизнь перед самим собой. Все же разговоры про абстрактные обязательства – это просто форма манипуляции, и позволять собою манипулировать не следует». «А что же делать человеку, которому больно?» – спросил Юваль. «Ему следует сказать, – объяснила Кармит, – выбранный тобою образ действий меня не устраивает, и ты должен взвесить возможные последствия». «А что же делать тому человеку, который поверил другому?» – спросил Юваль, чуть подумав. «А вот идиотом быть не следует. Кто же ему доктор», – ответила она и продолжила рассказывать про перипетии истории подруги. Юваль снова потерялся в ее рассказе, и ему стало казаться, что он видит, как постепенно приближается серая масса холмов и из подползающих руин бьют красные всполохи очередей. Он почувствовал, как у него перехватывает дыхание и взгляд тонет в пыли и каком-то новом, никогда там не бывшем тумане. Тогда он решил поехать на один из ее семинаров; Кармит согласилась, хотя и без особого энтузиазма. «Лучше бы ты сначала, как все, пошел к психологу», – сказала она.
Семинар проходил в арендованном зале, из которого были вынесены стулья; вокруг ведущего кружком сидели около тридцати человек. Сначала ведущий семинара, который называл себя «просветленным», рассказывал о целях семинара, заключавшихся в раскрытии подлинной личности и ее потребностей – а также способностей к самоизлечению – посредством вспоминания предыдущих воплощений. Несколько женщин следили за ним возбужденным взглядом. Потом начался сам семинар. Произнеся звук «Ом», участники начали бегать по залу, выть, танцевать, проклинать друг друга и исповедоваться друг другу в любви; потом наступил момент единения в дыхании, за которым последовала пауза, потом «медитация». Во время «медитации» участники семинара начали постепенно погружаться в прошлое и вспоминать эпизоды предыдущих жизней, рассказывали о них другим; с помощью присутствующих эти эпизоды немедленно разыгрывали в лицах. Ведущий направлял и комментировал поставленные сценки; из его комментариев обычно следовало, что участники воспоминаний вели себя глупо, нерационально, вопреки своим социальным интересам и позволяли собой манипулировать. Некоторые начинали плакать, другие впадали в транс; рыдания бескостной индийской музыки наполняли воздух. Вернувшись в Хайфу, Юваль долго ходил по пустому ночному городу. Пахло дождем, и на душе было немыслимо холодно и тоскливо. Он поймал себя на том, что почему-то пытается вспомнить какие-то стихи ибн Габироля, но – едва мелькнув – эти строчки снова исчезали в провалах памяти.
На следующий день Юваль сказал на работе, что собирается уволиться. Впрочем, его попросили поработать еще три недели, и он согласился. Это было легким компромиссом, поскольку он уже чувствовал перед собой бесконечность времени. Узнав, что он бросил работу, Кармит сказала, что даже для нее это, пожалуй, слишком и их отношения окончены. Юваль согласился и даже выдохнул с каким-то легким облегчением, как будто с его плеч упал еще один ненужный груз. Подумав, что теперь ему, вероятно, придется начать экономить, он продал машину. Затем – как и полагалось по договору, за три месяца – он предупредил своего квартировладельца о том, что будет вынужден съехать, а родителей – о том, что собирается переехать назад в свою детскую комнату, давно уже стоявшую пустой. Родители вздрогнули, их лица потемнели, но они согласились. У них он прожил несколько месяцев, редко выходя из дома, еще меньше разговаривая, и постепенно при виде него их лица становились всё темнее, а слова всё резче. Но когда он смотрел на себя в зеркало, ему тоже становилось грустно. А еще Юваль подолгу не мог уснуть и все чаще просыпался от кошмаров. Мать раз за разом напоминала ему о том, что надо найти работу; Юваль же отвечал, что за последние месяцы заработал достаточно для того, чтобы некоторое время не работать. И все же, несмотря на неожиданно обрушившуюся на него свободу, он засыпал всё позже, а ночи становились всё длиннее и страшнее. Каждую ночь он слышал, как город постепенно погружается в тишину, как стихают голоса, как темнота окружающего мира становится густой и тяжелой; тогда Юваль опускал жалюзи как можно плотнее, как если бы старался сделать так, чтобы не пропустить темноту внутрь.
