Призрак кивнул. «Теперь я могу тебе ответить, – сказал он, – хотя ты все еще неправильно задаешь вопрос. Но ты научишься задавать его и правильно». Призрак сел на пол, по-турецки сложил ноги, продел друг в друга пальцы рук и опустил голову на руки. «Все написанное, – сказал он, – имеет два смысла, но ты не можешь выбрать один из них. Ты можешь только быть одним из них, в то время как ты должен быть обоими». Теперь настала очередь призрака откашляться. «Привычка, – сказал он, – просто привычка. Вообще-то призраки не кашляют». «В написанном есть буква, – сказал он, – как и в нашей жизни; точнее, написанное состоит из букв. Нет ничего важнее буквы, ты согласен?» – спросил он Алекса, и тот честно ответил, что еще не знает. «Нет ничего важнее буквы, – повторил призрак, – потому что, когда мы не уважаем букву текста, когда не пытаемся понять ее смысл, когда не пытаемся узнать все то, что нам нужно, чтобы понять ее смысл, мы убиваем не ее, а себя. Буква будет продолжать говорить, но мы будем слышать только себя, мы запрем себя в клетке своих мелких проблем и ложных надежд, своей слепоты и глухоты. Не уважая букву, мы обрекаем себя на тюрьму своего я, даже уставленную зеркалами, замаскированными под окна. Обретая же букву, мы обретаем собеседника. Теперь ты согласен?». Алекс молчал. «И все же, – продолжил призрак, – по ту сторону буквы есть и то, что находится по ту сторону жизни – как снег, который находится по ту сторону лета. Уважая букву, ты должен помнить и о том, что уже не есть буква. Оно всегда там, но его никогда там нет. Это то, что мы не можем знать, но без чего и не можем жить. Буква уводит нас к нему, и поэтому без буквы мы тоже не можем жить. Потому что для нас нет другого способа не быть своим существованием, кроме как с помощью несуществующего. Именно это и есть самое важное в нас самих, без него мы уже не являемся людьми, и именно это сможет помочь нам оправдаться». «Ты понял?» – спросил призрак. «Да, – ответил Алекс, – кажется, я понял».
Сказка тринадцатая. Про девочку и корабль
После Шестидневной войны маленький Израиль социалистов начал стремительно погружаться в прошлое. Социалистические убеждения стали все больше сводиться к желанию разделить общественную собственность, а потом случилось так, что нелюбимые социалистами люди из предместий смогли выбрать своего премьер-министра. С тех пор на вершинах власти побывали профессиональные демагоги и бывшие террористы, генералы с оловянными глазами и мастера партийных коррупционных игр, сексуальные маньяки и воры, опустошавшие благотворительные фонды. Поначалу общественное мнение вздрагивало, потом все свыклись и даже стали повторять, что так, пожалуй, происходит всюду и всегда. Внуки же и правнуки толстовцев, наоборот, начали иногда говорить о том, что парламент было бы хорошо взорвать со всем его содержимым; однако он хорошо охранялся. Впрочем, за те же сорок лет из маленькой апельсиновой республики Израиль превратился в один из центров высоких технологий – с новейшими исследовательскими лабораториями, небоскребами, виллами, частными поместьями, трущобами, нищими, уголовными кланами и почти десятком нобелевских лауреатов.
В последние же двадцать лет произошло и еще одно примечательное событие. Во второй половине восьмидесятых начались акции гражданского неповиновения почти на всех территориях Иудеи, Самарии и сектора Газы, которые довольно быстро переросли во всеобщее палестинское восстание и постоянные террористические атаки. В этих условиях использовать палестинских рабочих на строительстве и в сельском хозяйстве оказывалось все сложнее, а быстро развивающиеся частные компании все больше нуждались в дешевой и бесправной рабочей силе. Что же касается детей и внуков бывших социалистов, то многие из них постепенно становились «людьми бизнеса»; и хотя в большинстве своем они и не поддерживали правительство, их предпринимательские начинания также зависели от наличия дешевой рабочей силы. Однако благодаря счастливому стечению обстоятельств решение проблемы рабочей силы все же нашлось. Холодная война была уже на исходе, и Соединенные Штаты больше не нуждались в разменной карте еврейской эмиграции. Именно советских евреев – с помощью дипломатических усилий, уговоров, дезинформации и обещаний – тогдашнему правительству и удалось перенаправить в Израиль. Обман и самообман складывались воедино, всплеск растиражированного прессой антисемитизма также сделал свое дело, и люди, бежавшие от себя, говорили, что делают это ради будущего своих детей. Информация же, проникавшая сквозь остатки железного занавеса и страстное стремление к самообману, тщательно сервировалась руками всевозможных представителей и активистов. В этом потоке намеренной и ненамеренной лжи, поиска наживы, полуневидимой борьбы различных групп, несбывшихся надежд и вырвавшихся на свободу фантазий наконец-то нашли свое место и некоторые из эмигрантов двух предыдущих десятилетий. Часто отвергнутые Израилем культурно, а иногда и социально, они рассказывали своим читателям и слушателям – все еще находившимся с другой стороны постепенно рассыпающегося железного занавеса – о стране, которой никогда не существовало, о ее истории, которую сами же придумали друг для друга, о языке иврит, который часто так и не выучили, о вымышленной победе над вымышленной «империей зла» и о своей воображаемой вовлеченности в культурный мир, чьи двери так и остались для них наглухо запертыми.
Нет ничего более удивительного, глубоко печального, но и понятного – и в чем-то даже поучительного, – чем массовое исступление. Оставив работу, которой они часто занимались десятилетиями, а иногда и ценили больше жизни, оставив или продав за бесценок дома и квартиры, набив огромные баулы поддельной «западной» одеждой, купленной на вещевых рынках, ежедневно они прилетали тысячами – в надежде на новую сияющую жизнь, новое счастье и обещанные компенсации за оставленную собственность. В аэропорту же им выдавали небольшое пособие, которого с трудом хватало на нищенскую жизнь, и спрашивали, по какому адресу их отвезти. Этим адресом обычно оказывался адрес таких же несчастных – где-нибудь в трущобах, – приехавших на месяц или год раньше, но оказавшихся неспособными вовремя признаться себе и другим в том, что с ними произошло. Квартиры, годами стоявшие пустыми и пригодные разве что только к сносу, стали продаваться по цене состояний; чтобы выжить, обезумевшие люди соглашались на любую работу за нищенскую, почти издевательскую плату. Тем временем министр строительства – которого сам же Израиль признал косвенно ответственным за действия, приведшие к массовым убийствам, и запретил быть министром обороны – приобрел строительные вагончики, в которых и поселили значительную часть иммигрантов. Так на некоторое – хотя и недолгое – время в Израиле появился новый класс крепостных. Чтобы узаконить их бесправие и с моральной точки зрения, свободная пресса наполнилась рассказами о том, что из ненавистного Советского Союза приехали бандиты и проститутки и лучшей участи они не заслуживают. А тем временем из осколков недавней бескрайней империи продолжали катиться всё новые человеческие волны, подталкиваемые наступившей нищетой, всеобщим хаосом, бандитизмом и повседневным отчаянием.
Парадоксальным образом, так было закончено дело, начатое еще погромщиками начала века. Еврейские общины Восточной Европы, просуществовавшие многие сотни лет, окончательно обезлюдели. Зато по пыльным улицам маленьких полупустынных городков с тяжелыми клеенчатыми сумками стали бродить старики, пережившие Катастрофу, а им вслед улюлюкала толпа, считавшая себя истинными евреями. Однако без пищи духовной новые граждане не остались: из обещанного изобилия молока и меда изобильными оказались только пропагандистские брошюрки и газеты. В брошюрках, написанных на ломаном русском, раввины – из числа бывших комсомольских активистов – рассказывали о духовном превосходстве еврейского народа. В газетах же политические аналитики, переквалифицировавшиеся из советских инженеров и заводских технологов, отчаявшиеся и озлобленные гуманитарии и самопровозглашенные религиозные учителя со страстью объясняли иммигрантам, что во всем открывшемся море их человеческой беды виновато некое бесформенное и обобщенное единство под названием «арабы». Эти таинственные и страшные арабы, которые прятались так хорошо, что в большинстве городов их удавалось увидеть только на рынке или где-нибудь в подсобке – в качестве таких же бесправных рабочих, – ежеминутно мечтали уничтожить маленькую еврейскую страну с ее новыми гражданами. Как объясняли газеты, именно эти арабы и были ответственны за политический хаос и юридическое бесправие, за эксплуатацию, ежедневные унижения и самодовольный повседневный обман – и, разумеется, за нищету. Впрочем, в Хайфе все обстояло несколько иначе, поскольку «арабы» здесь жили почти повсюду.
