– Что?!
Силуэт матери в освещенном проеме напоминал карающего ангела, правда, без меча.
– Мы с отцом взяли тебя на воспитание… Думали, вырастет чудесная, добрая девочка. Платья, бантики… – Голос звучал устало, как заезженная пластинка. – А выросла ты… Колючая, неласковая, дерзкая! Одеваешься, как сатанистка! И брата все время подбивала на пакости всякие… Помнишь, как он из-за тебя руку обжег? Шрамы до сих пор на пальцах остались! А как ты к уличной стае собак пошла? И его с собой потащила? Они вас чуть не разорвали!
– Да они… – начала было Лука и замолчала.
Разве объяснишь, что она в собаках агрессии не чувствовала, лишь желание получить искреннюю детскую ласку и восторг в глазах! Впрочем, сейчас это было уже неважно. Важными были слова матери… Женщины, которую она всю сознательную жизнь считала матерью!
– Насчет детдома – это правда?
Силуэт исчез из дверного проема. Свет в коридоре погас. Издалека донеслись глухие рыдания и сдавленное:
– Правда. Живи как знаешь!
Лука пришла в себя только спустя несколько минут, вся мокрая как мышь от бьющего в открытое окно дождя. Гроза уходила, оставив на асфальте потоки, поломанные ветви и вымокший мусор. Она не только освежила воздух, но и вымыла все мысли из головы. Лишь одно слово билось, будто птица в клетке: «Правда! Правда! Правда!»
* * *
Она пришла в больницу к десяти.
С шести утра, когда вся пачка сигарет была скурена до боли в желудке, нужные вещи собраны в любимый рюкзак, а решимость уйти куда глаза глядят приобрела необходимую твердость, Лука шлялась по улицам, раздумывая, к кому из знакомых попроситься переночевать. Подруги потерпят пару ночей, парни… Ясно, чем это кончится. Изобразить неземную любовь, чтобы остаться подольше? А потом куда? На вокзал? На трассу? Даже если она найдет работу, снять хотя бы комнату не так просто!
– Бахилы надень! – сердито прикрикнула старушка-санитарка в приемном. – Десять рублей!
Когда деньги есть, о десяти рублях как-то не задумываешься. Но когда в кошельке лежат все сбережения, а других не предвидится…
Брат лежал в постоперационной и казался мумией, сросшейся с живым человеком, – половина тела и голова забинтованы. Отца рядом не было, наверное, спустился в кафешку рядом с больницей, выпить кофе.
– Чего смотришь, людоедка? – шепотом поинтересовался он. – Ну побился, подумаешь!
– Имбецил! – привычно, но беззлобно сказала Лука и, пройдя в палату, села на стульчик. – Очень больно?
Артем героически поморщился и ничего не ответил.
– Ты здесь надолго? Что врачи говорят? – спросила она.
– Минимум месяц! – вздохнул брат.
– А роллер?..
– Не знаю пока… Отец молчит, значит, все плохо.
– Да… Тем, я из дома ушла. Можешь мой комп себе забирать со всеми потрохами, авось пригодится, на запчасти.
Компьютерной техникой брат увлекался с детства, мог из любой кучи железа собрать рабочую машину, чем иногда подрабатывал. Поэтому компьютер Луки ему бы пригодился.
Брат вытаращился. В сочетании с бинтами выпученные голубые глаза выглядели презабавно.
– Лука, ты чего?
Она встала, выглянула в коридор, прислушалась. Наверняка вот-вот подойдут родители, а с ними встречаться не хотелось. Говорить было не о чем. Вернулась. Неожиданно склонилась над братом и поцеловала его в лоб.
– Давай потом об этом. Когда тебе лучше станет. Номер у меня тот же, звони, пиши, как сможешь!
Лука развернулась и быстро вышла, не обращая внимания на протестующие вопли Артема. Услышав знакомые голоса, едва успела заскочить в подсобку с кучей грязного белья, как из-за поворота показались мрачный отец и заплаканная мать. В сердце что-то лопнуло со звоном, будто хрустальный колокольчик разбился. Не броситься к ним, не прижаться… Чужие люди! Метнулась прочь – не к лифтам, а по лестнице, выскочила из больничного крыла, как была, в трогательных голубых бахилах. Нырнула в какие-то чугунные, гостеприимно распахнутые ворота и очутилась… на кладбище. И поразилась царящей здесь тишине и покою. Словно и не было там, за кирпичной кладкой стены, запруженной машинами улицы.
Бахилы отправились в первое попавшееся мусорное ведро. Лука медленно шла по аллеям, разглядывая могилы и поражаясь их разнообразию. Как в мире людей – эти гордецы, эти – скромняги, вот – для большой крепкой семьи, а эта – для одинокой барышни. Ангел с опущенными крыльями… Покосившийся крест… Забытая могила.
Здесь Лука и присела – на облезлую лавочку. Достала из рюкзака бутерброд и термос с кофе, отсалютовала стаканчиком-крышечкой неведомому покойнику.
– Твое здоровье, прах! Господи, как тошно! Тебе там тоже?
Ясное дело, могила молчала. Она была усыпана ковром из листьев так, что обломки камня едва угадывались под ними.
– С покойниками говоришь? Уважаю! – раздался звонкий голос.
На дорожке стояла высокая красивая деваха из тех, которых парни называют дерзкими – брови вразлет, голубые шальные глаза, густо обведенные черным, ресницы, потерявшиеся в туши вамп, губы – мечта извращенца. На ней были черные джинсы, ботинки до колена и кожаная мотоциклетная куртка. Длинные каштановые волосы собраны в высокий хвост. На руке висел шлем, странно смотрящийся рядом с изящным дамским рюкзачком.
– У тебя здесь кто? – Незнакомка кивнула на могилку. – Древние предки?
Лука невольно фыркнула. Подняла термос.
– Хочешь кофе? Я подвинусь.
– А давай!
Деваха села рядом, придержала второй, ненужный Луке стаканчик-крышечку, пока та наливала кофе. Чокнулась с ней, представилась:
– Меня Муней зовут. Так кто у тебя тут?
– Лука, – представилась та, гадая, как звучит настоящее имя Муни. – Никто. Просто так сижу.
– Просто так на кладбище даже вороны не сидят! – рассудительно заметила Муня. – Вообще-то я – Мария. Но боже упаси тебя называть меня Машей, Маней, Марусей или Манечкой! Вырву глаз!
– А я тебе зуб выбью, – развеселилась Лука. – Правда, я тоже не терплю, когда меня зовут Лукерьей или Лушей!
– Круто! – восхитилась Муня. – Я тоже хочу быть Лукерьей!
– Будь, – грустно улыбнулась Лука и отпила кофе, – а я не буду!
– Чего у тебя случилось-то, подруга? – с искренней заботой поинтересовалась новая знакомая. – Расскажи… Может, я помогу чем?
Лука приготовилась изобразить неприступность и гордость, но… открыла рот и рассказала все, кроме истинной причины аварии брата. Тайна собственного происхождения так и жгла сердце, а безобразную сцену, произошедшую ночью, буквально хотелось выблевать и забыть навсегда.
Муня слушала внимательно. Лишь один раз отобрала у рассказчицы кофе, выплеснула себе остатки в крышечку. Когда Лука замолчала, она посмотрела на нее как-то странно, помолчала и сказала медленно:
