Жених и невеста. Она в пышном платье и смешной шляпке-таблетке, с которой спускается фата до самого пола. Глаза сияют неизбывным счастьем. Он в строгом костюме и уродливом широком галстуке (сейчас таких не носят). А черные костюмы любит и до сих пор…
Судорожно вздохнув, Лука села прямо на пол, перебирая бумажные прямоугольнички, запечатлевшие жизнь чужой и поначалу счастливой семьи.
Они на берегу моря. Гаранин-старший основателен, как скала, – с таким ничего не страшно.
Семья еще где-то… Он не улыбается, она смотрит на сына, тянется, чтобы поцеловать в блондинистую макушку. Яр прижимается к ее боку, не стыдясь родительской нежности. Доверчивый, ласковый парень!
Она вдвоем с сыном…
Она вдвоем…
Вдвоем…
А эта фотография относительно новая, цветная… По полю, взявшись за руки, гуляют двое: она и рыжий незнакомец, не уступающий Гаранину-старшему в габаритах. И если она смотрит вдаль, будто видит там будущее, – он смотрит на нее, откровенно любуясь. У него добрая улыбка и куча веснушек, так не вяжущихся с фигурой и грацией тяжелоатлета.
Лука вновь и вновь перебирала фотографии и ловила себя на чувстве, очень похожем на зависть. Здесь, на фотокарточках, была запечатлена любовь как она есть. Вспомнились свадебные фото родителей. У мамы… Валентины Игоревны напряженное лицо, у отца – спокойное и немного насмешливое. Спроси Лука у родителей сейчас, любят ли они друг друга, что получила бы в ответ? «Не задавай глупых вопросов!» – от матери. «Насмешила, доча!» – от отца. И дополнительную ремарку от брата: «Во дура!»
Почему так?
– А никто не знает! – раздался вдруг голос над ухом.
Лука подскочила, выронив фотографии.
Михал Кондратьич сидел на трюмо, задумчиво жуя кончик собственной бороды.
– Любовь, она как птица, чулидка! Коли на тебя слетит и на сердце сядет – запоет так, что заслушаешься. Но в неволе жить не будет. Погибает быстро…
Лука аккуратно собрала фотографии и протянула ему.
– Простите меня, я случайно…
– Знаю, – по-доброму улыбнулся тот. – Хозяйка здесь часто бывает – переживает за детей. Вот и с тобой познакомилась, картинки показала – хороший знак! Значит, примет в семью-то!
– Чего? – вытаращилась на него Лука, однако человечек уже исчез.
Дверца трюмо была плотно закрыта. А снизу раздался крик:
– Огрыч-магарыч, яйца пригорели!
* * *
Яр вернулся, когда Лука с аппетитом наворачивала подгоревшую яичницу, а висящий в воздухе у мойки Михал Кондратьич отчищал сковородку, ворча сквозь бороду. На все попытки Луки позвать его к столу он хмурил брови и отвечал, что «Домовым Домостроем не положено, и не бывать тому во веки веков!».
Гаранин застыл в дверном проеме, и его лицо на миг осветилось нежной улыбкой. А затем спросил:
– Показаться решил, старый пень? – Прошел к холодильнику – выгружать продукты из рюкзачка.
– Есть будешь? – последовал вопрос.
– А кстати, почему я тебя, Михал Кондратьич, в прошлый раз не видела? – сообразила Лука. – Испугался?
– Это кого это? – оглянулся тот. – Тебя, чулидку, что ли?
– Да нет, его! – она мотнула головой в сторону парня. – Правда, я бы тоже испугалась.
Лохматик покосился на Гаранина и горько сопнул носом.
– В гости я уезжал, к тетке своей, в Саратов. Знал бы, что он такого дурака сваляет, и не подумал бы поехать!
Мощные плечи Гаранина под черной футболкой напряглись. Захлопнув холодильник, он посмотрел на Луку.
– Помнишь, как спасла меня?
Девушка подавилась чаем.
– Что?
– Когда вы с Димычем приехали ко мне… Вовремя приехали, надо сказать! Не его зелья меня на ноги подняли, они просто ускорили процесс. Это сделала ты.
– Хорошее дело! – улыбнулся Бабайка, ставя на стол тарелку с еще одной яичницей и большущую чашку чаю. – Ну вы кушайте, а я пока того…
И того! В смысле, испарился. Исчез, как и не было его.
– Он правда у тебя под кроватью живет? – поинтересовалась Лука, чтобы хоть как-то унять растерянность и панику в мыслях.
Она? Исцелила? Яра?
С мгновенье Гаранин смотрел на нее в полном обалдении, а затем захохотал. Так громко и вкусно, что через мгновение она уже смеялась вместе с ним.
– По… почему под кроватью? – все еще смеясь, спросил он.
– Так Бабайка же… – растерялась Лука. – Меня мама в детстве им пугала – будешь плохо себя вести, Бабайка из-под кровати вылезет и волосы так запутает, что потом придется налысо стричься.
– Это он может! – хмыкнул Яр, подтягивая к себе тарелку. – Он вообще на все руки мастер – дом который год без ремонта его милостью стоит, не покосился, крыша не протекает.
– А почему ты не сделаешь ре… – начала было Лука и оборвала себя.
Ясно же – почему.
– Хочу к Алусе сегодня съездить, – сказал Гаранин как ни в чем не бывало. – Я просил Михал Кондратьича передать, чтобы ты меня дождалась, вдруг захочешь со мной поехать? А потом я тебя домой отвезу.
– Да мне на работу!
Яр покачал головой.
– Сегодня клуб еще закрыт, вроде завтра обещали открыть.
– С удовольствием поеду! – воскликнула Лука… и смешалась. Что ж она ляпает все время не то? Как туда можно ехать с удовольствием? – Слушай, а ей выходить на улицу можно? Вот бы погулять…
Вот бы смотреть не на больничные стены и постельное белье в веселенький цветочек, тоскливее которого ничего нет, а на небо – высокое, жемчужно-серое, полное пасмури и свободы!
– В маске можно попробовать, – улыбнулся Гаранин и вплотную занялся едой.
Лука уже принялась за чай с бутербродом (с сыром и колбасой, как просила!), но косилась на парня. Ей хотелось дотронуться до его руки. С благодарностью. Отчего у нее было ощущение, что ему ничего не надо объяснять, что с ним не надо бояться быть неправильно понятой или непонятой вообще? Удивительное комфортное ощущение с человеком, настолько далеким от понятия «комфорт», как Ярослав Гаранин.
– Расскажи, как я тебя исцелила? – попросила она. – Кажется, я была не в себе!
– Светилась ты классно! – усмехнулся Гаранин. – У меня чуть зенки не выгорели!
– Еще и светилась… – пробормотала Лука.
Яр посмотрел на нее и отложил вилку. Спросил мягко:
– Что с тобой происходит, Лука? Ты боишься своего Дара?
Она подняла на него несчастные глаза.
Спокойное светлое лицо, даже сломанный нос не добавляет злодейских черт. Сейчас, после того как Лука увидела всех членов семьи, его сходство с матерью и сестрой было явным, хотя и от отца он взял многое. Например, эти плотно сжатые губы, когда размышлял о чем-то или слушал внимательно. Как сейчас.
