Это было самое первое предложение, которое он выучился говорить. Оно подняло воспоминания о детском тальке и вонючей резине. Зайка покачивался вперед-назад, рука начала вычерчивать первую сотню нежных кругов.
— Кто глупышка?
7
Людмила прижала платье к груди и махнула Киске рукой:
— Иди к двери, быстро. Начни петь, если кто пойдет.
— А типа чо петь? — Киска стояла, дрожа от волнения и раскачиваясь на пятках.
— Да что угодно, лишь бы громко. — Людмила бросилась к окну и распахнула его.
Миша рванул вперед, уши у него были очень красные.
— Про поезд или про волка?
— Про поезд, иди уже! Быстро!
Девчушка отвернулась. Миша тут же взял Людмилу за плечи у окна и три раза поцеловал. Она перегнулась через подоконник и уткнулась лицом в грубую военную форму.
— Ха, — она похлопала рукой по его животу, — ты скоро будешь как два солдата.
Миша провел щекой по ее волосам, потом уткнулся в них носом.
— Конечно, ведь на встречу со мною никто не приходит, и что мне остается? Только сидеть у пустого корыта и недоумевать.
— Алекс умер, старухи нашли мою сумку. Они просто в бешенстве. Отправляют меня в Кужниск, на оборонный завод.
Миша взял ее лицо в свои руки и убрал прядь волос от ее глаз.
— Тебя что, ударили по лицу? Кажется, это синяк.
— Я упала, ничего страшного.
— Мне жаль старика. Помоги ему святые. Ты все еще можешь уйти? Патруль утром уходит за гору — если мы не уйдем сейчас…
— На фронт? Мишка, это не для тебя.
— Но если мы не сможем сбежать? Меня не линчуют за дезертирство, только если я уеду из страны, а без тебя я не поеду.
— Ты можешь дождаться меня. Просто подожди. Я смогу сбежать через несколько дней, после первой зарплаты.
Миша покачал головой:
— Ну подумай, детка, единственная для нас возможность остаться за границей — попросить убежища в порту. Мы должны быть вместе, но если ты попадешь на завод, мы можем никогда больше не увидеться.
Людмила минутку подумала.
— А кто сказал, что они вообще нас пустят?
— Они обязаны пустить всех. Они никуда нас не отпустят, пока не выяснят статус. Мы почти точно пробьемся — я дезертир, из краев, где бомбят, как бешеные. — Он провел пальцем по ее горящей щеке. — А с тобой они нас пустят немедленно, только взглянув на твой румянец. Они принесут кофе, фруктов и шоколада, как только тебя увидят.
Киска начала петь у двери. Людмила резко обернулась. Дитя замолкло, подавив смешок.
— Я тренируюсь.
— Дура! Только когда кто-нибудь правда пойдет.
Миша прижался к щеке Людмилы, покрывая ее поцелуями между словами.
— Послушай, а когда ты едешь в Кужинск?
— Сейчас, сегодня же. Но они послали со мной Максима на тракторе, я не знаю, смогу ли сбежать по дороге.
— Тогда так: за вокзалом, на главной дороге в Кужинске, на углу есть кафе-бар «Каустик». Я приду туда завтра, как только стемнеет. Но послушай: время сейчас смутное, к мосту стягиваются отряды. Езжай быстрее и не волнуйся, если я опоздаю — я найду дорогу, это говорит тебе мое сердце.
— «Большие люди ведут поезда, большие поезда везут много людей!» — пропищала Киска от двери.
— Киска, ради всего святого! — заорала Ирина, приближаясь к лестнице. — Ты так орешь, что стены того и гляди рухнут!
— Уходи, толстый солдат, — сказала Людмила, коснувшись губ Миши и закрывая окно.
— Завтра повторишь мне, какой я толстый, — прошептал он, дотрагиваясь пальцем до оконного стекла, прежде чем пропасть из виду.
Людмила рванула за занавеску. Через десять секунд, приближаясь к дыре у стены, появилась тень Ирины. Она внимательно наблюдала, как Людмила поднялась с корточек, как работали сильные мышцы у нее на спине. В отличие от многих местных жительниц, Милочка не была крестьянской бабой, широкой в кости и с толстенными ногами. Зеленые глаза делали ее уникальной, а странная отчужденность и самообладание придавали шарма. Детский жир с задницы у нее уже сошел, отметила Ирина, глядя, как тени появляются и исчезают в складках под трусиками.
Она моргнула несколько раз и прошла через занавеску.
— Чего? — пробормотала Людмила, влезая в платье. — Я недостаточно быстро сваливаю?
— Да нет, — хрипло ответила мать, — я решила сказать тебе, где нас всех похоронят, поскольку ты еще сто лет будешь возиться.
— Ха, — только и ответила Людмила, быстро натянув платье.
Она шагнула к залитой солнечным светом сумке, растрепав волосы проходящей мимо Киске.
— Я так понимаю, что тело надо снимать, ведь обещанный мужик так и не появился? — заорал Макс в сторону лачуги, когда Людмила забросила в трактор свою сумку.
— Какой мужик? — переспросила она, поворачиваясь к трактору.
— Да этот, который делает заключения о смерти, — ответил Макс. Он приложил ладони ко рту и снова заорал: — Так я говорю: мы снимаем деда с трактора?
— Да, если на дороге никого не видно! — крикнула в ответ Ирина. — И сними с его головы пальто, оно Людмиле пригодится.
— Нет, оставь пальто на месте, — сказала Людмила.
— Возьми его себе, ты ж замерзнешь, — сердито бросила с крыльца Ирина.
Людмила помогла поднять тело с ковша и положить его на промерзшую землю у забора. Она возилась с пальто, а когда Макс отвернулся, быстро стянула его и бросила за спину. Лицо Александра по-прежнему приводило ее в ужас.
Солнечный маслянистый свет заливал лачугу, пока Ирина, Ольга и непривычно тихая Киска наблюдали, как трактор подпрыгивает среди облаков и впадин тумана, направляясь вниз по холму к дороге. Ни Людмила, ни Макс ни разу не оглянулись. Их мать стояла, болезненно моргая, пока они не пропали из вида. Через четыре минуты плотный воздух Иблильска, в котором слова и запахи висели неподвижно с осени до весны, поглотил трактор без остатка.
— Семья распалась, — проскрипела Ольга, поворачивая к лачуге. — Дай мне ваучер, Ира. Если я его сейчас подпишу, ты еще успеешь сбегать на склад.
— «Лэнд-Крузер» или «Ниссан-Патрол»! — рявкнул Макс, перекрикивая двигатель трактора. — Самые лучшие. Длинная колесная база, окна с электроподъемниками. Думаешь, это только для жирных богатеев? Я прям щас такой достану.
Тигриные полосы янтарного света слепили через голые деревья у дороги. Людмила не увидела даже следа инспектора, идущего вверх по холму. Она прищурилась и посмотрела вперед, в темноту, где лежало ее будущее. Она ощутила себя странницей, ушедшей в свои ощущения, взвешивающей невесомые краски, набирающей эмоциональный багаж, который не выразить словами. Никто никогда не заподозрит в ней таких настроений, потому что они надежно прикрыты маской отчужденности.
