Из внутреннего кармана пиджака показался жесткий конверт, посетитель протянул его Блэру.
Зайка наклонился над лавкой, поднимая на лоб очки.
— Паспорта, — сказал Блэр. — Это великое дело, учитывая, что они даже наши свидетельства о рождении найти не могут.
— Мы подумали, что это будет милым напоминанием о вашей независимости. Не знаю, слышали вы об этом на работе, но новый хозяин «Витаксиса» ищет людей для разного рода работ. Возможно, вы с ним встретитесь сегодня, никогда ведь не знаешь…
Блэр поднял глаза:
— Он придет на вечеринку?
— Вечеринка состоится в его развлекательном комплексе.
— И он что, выдергивает людей с работы и посылает в заграничные поездки? И что те говорят своим нанимателям?
— Ну, — улыбнулся Лэм, — в вашем случае наниматель — это как раз он. Вы будете работать в «ГЛ Солюшнс», не так ли?
— И это ему принадлежит? Ни хуя! И куда же он вас посылает, если теперь выбрал для того, чтобы пойти на вечеринку?
— Да куда угодно. Я знаю, что у него свои интересы в Испании и в Хорватии.
Зайка бочком подошел к дивану, на котором сидел Лэм, и присел на краешек. Рот у него раскрылся, как радиаторная решетка старинного автомобиля.
— Заметьте, — продолжил Лэм, — если вас выбрали, вам обоим придется пойти.
Глаза Блэра засверкали.
— Это означает, что на свободе мы будем поболе четырех недель.
— Ну, я не знаю, — ответил Лэм. — Я понятия не имею о вашем расписании.
Зайка сгорбился на диване и замер. Он уставился на дыру в циновке.
Лэм откинулся на спинку и скрестил ноги.
— А как вы вообще поживаете?
— Отлично, отлично, — ответил Блэр, играя отблесками защитной полосы в паспорте.
— Если без ненужных деталей, я полагаю, вас предупредили, что ваши интересы будут более защищены, если вы не станете распространяться о вашем прошлом?
— Да, нам сообщили.
На лице Лэма появилась снисходительная улыбка.
— Тогда, джентльмены, — он зыркнул в сторону лестницы, — пойдем, пожалуй? У меня водитель на улице.
Зайка подпрыгнул.
— Но для долгого путешествия уже поздновато, не так ли? Как насчет комендантского часа?
— Распространяется только на центральный Лондон. Развлекательные комплексы в остальных районах работают всю ночь напролет.
Блэр раздул щеки и резко выдохнул:
— Не паникуй, Заяц, мы просто выпьем.
— Нет, ты послушай. — Зайка беспомощно застыл, как старушка на катке. — У меня воротная вена пульсирует. — Он прижал два пальца к животу. — Блэр, мне может понадобиться твоя помощь, чтобы разузнать об этом в Интернете. Извините, что мои блядские проблемы помешают вам этой ночью.
— Конечно, — нахмурился Лэм, — если вы не хотите…
— Я хочу сказать, у нас здесь есть джин, — ответил Зайка. — И пирожки с мясом пропадут.
— Мы их даже из морозилки не вынимали, Зайка. Ну же, соберись, просто пропустим стаканчик субботним вечером.
— Сегодня суббота? Блядь!
— Что?..
— Ну, ты знаешь. Мы уже об этом говорили. — Зайка уставился на брата, поощряя подыграть и отвертеться от похода.
Он чувствовал, что их вливание в ночную пульсирующую жизнь Лондона вряд ли доведет их до добра.
Блэр медленно поднялся с дивана. Он посмотрел на Лэма, затем в окно на улицу.
— Зайка, — тихо сказал он, — возможности, проникающие через эту дверь, — вот о чем мы говорили. Возможности для моей независимости, мать ее.
9
Максим прошел последние сто метров до дома, поддавая снег ботинками. Единственным признаком того, что он идет к дому, был постепенно увеличивающийся размер предметов у дороги, наполовину погребенных под снегом. Сначала появился клубок проволочной сетки в форме конуса — вообще-то форма должна была быть другая, но так уж получилось; некогда сетка служила дверью в кроличью клетку и относилась к тому периоду истории, когда Макс ударился в разведение кроликов с целью получения нечеловеческой прибыли, и проект этот продлился одну восьмую жизни пары кроликов Пилозанова. Их съели с картошкой и луком после того, как оказалось, что они оба самцы. Сама клетка пошла на дрова, чтобы было на чем жарить кроликов.
Немного подальше, рядом с кривым деревом, лежала груда больших неровных камней, предназначенных для основания нового, полностью закрытого туалета. Мысль построить его зародилась два года назад, после чего известковый раствор стал редкостью, каждую зиму мороз убивал вонь нынешней сортирной дыры, и это время они проводили в решимости переместить туалет до первых признаков приближения следующей весны.
Под снегом также остались предметы, связанные с тем временем, когда постоянно предпринимались попытки обменять на складе вещи на товары или заложить их, и каждая попытка означала также исчезновение из дома определенного запаха; с телевизором ушел запах жареного мяса, с плитой — запах мяса тушеного. В первые послесоветские месяцы даже мотоцикл и бетономешалка ушли из дома, таинственным образом унося с собою запахи домашнего хлеба и консервированных фруктов. Постепенно стали закладывать и одежду, посуду и игрушки. Так продолжалось до тех пор, пока не ушли все сокровища, все до нитки, и остались только навоз и вонь. Каждое напоминание о коллективном прошлом навевало определенные чувства, и Макс анализировал их, пока не услышал тоненький голосок, выкрикивающий что-то со стороны лачуги.
— Я у него хлеба не вижу. То есть это я не вижу, но, наверное, он его просто спрятал! — кричала Киска.
Макс ее не видел, а она его уже заметила. Он мысленно обругал ее за такую поспешность.
— Киска, быстро ко мне, а ну уйди оттуда, — позвала Ирина.
Макс почувствовал, как его сердечные клапаны застыли при звуках хриплого голоса матери. Голос звучал устало, но все же в нем появилась надежда, мать ждала хороших новостей.
— Отправь его обратно, если он не принес хлеба, — проскрипела Ольга из лачуги. — И как следует отметель его палкой.
Макс повернул за последний угол, сосредоточившись на обледенелой дороге, исполосованной гусеницами утерянного трактора. Подняв глаза, он увидел, что к нему скачет Киска, а вымытая мать со странным выражением лица стоит в дверях, уперев руку в бок. Она выкупалась — старухи предпочитали мыться, когда Макса не было дома, — но Макса все равно напряг запах мыла: купание было нудной, дорогой работой, потому что требовались дрова, чистая вода и свободное время. Такое случалось, только когда была уверенность в новых источниках дохода. Ирина еще и платье переодела. На ней было кремовое платье с изогнутой голубой рыбкой, похожей на замороженное привидение из Мюнхена.
