Мимо проехала побитая белая машина, неловко скользящая по снегу. Людмиле пришлось быстрым шагом пройти пять кварталов, прежде чем она увидела хоть одну живую душу. Это была продавщица пирожков, согнутая почти вдвое, стряхивающая снег с колес тележки у дороги, примерно там, где в теплое время года находится бордюрный камень. Продавщица увидела, что Людмила остановилась, и предложила ей оставшиеся пирожки за полцены. Людмила покачала головой, глядя на вывеску кафе, заливавшую оранжевым светом грязь на дороге.
Кафе-бар «Каустик» носил свое название в честь знаменитой волгоградской команды по гандболу и был увешан почетнейшими знаками отличия. Сам бар был простой, деревянный, в одном углу было светло, в другом темно, зеленая обивка ободралась и висела клочьями.
Когда Людмила вошла туда, Миши не было.
Сигаретный дым безжизненными клубами носился туда-сюда, постепенно вытекая в дверь. Коренастый усатый мужчина в дальнем конце бара наклонился около чучела горностая. Двое других, с кожей, словно наждачная бумага, и прокуренным дыханием, сидели, сгорбившись, в самом темном углу с кружками пива и терли бороды ладонями. Горностай и бармен уставились на Людмилу, когда она появилась в вихре пара и снега. Она немного подумала и отодвинула стул подальше от горностая, сняла пальто, взмахнула им, разгоняя сигаретный дым, и повесила пальто на спинку стула.
— Он только мужчин кусает, — прохрипел бармен сквозь дым.
— Что ты сказал? — спросила Людмила, подняв голову.
— Я говорю, что он только мужчин кусает, этот хорек. Не бойся, — сказал мужчина, не моргая глядя на Людмилу.
— Ха, понятно. У вас есть горячие напитки?
— Нет, но у меня есть пиво. А ты хочешь горячий напиток?
Людмила бросила на него тяжелый взгляд.
— Если выбор такой охуенный, то я лучше на хорька посмотрю.
Бармен пожал плечами и с улыбкой побрел за стойку, качая головой.
— Еще одна умная черкешенка, — сказал он. — Тебе чай или кофе?
— Кофе. И я не черкешенка.
— Но ты с запада. Это одно и то же.
— Ха! А ты тогда, блядь, с Китая.
Мужчина отвернулся от кофейного аппарата и, положив обе руки на барную стойку, устало выдохнул:
— Послушай меня. Ты постоянно говоришь «Ха!» — а так делают на западе. Если ты не черкешенка, это только показывает, что вы все одинаковые, раз ты ходишь, блядь, и повторяешь свое «Ха!».
— Ну, это показывает скорее на тебя, а не на меня, — ответила Людмила. — Так что, ха!
Мужчина вернулся к своей работе, кивнув и хмыкнув в сторону парочки за столом.
— Послушайте ее, а?
— Она ибли, — сказал один из них, не поворачиваясь. — Черкесы не говорят «Ха!». И она подбородок выпячивает, не видишь? Зуб даю, что она еще говорит «заткни пасть» вместо «заткнись». «Заткни пасть и думай дебильной башкой, блядское отродье» — вот как они пиздят в этих своих иблильских районах.
— Да, прямо эксперт по черкесам. — Бармен подтолкнул чашку кофе по стойке в направлении Людмилы. Пар поднимался от чашки, смешиваясь с сигаретным дымом над головой. — Значит, ты считаешь, что она из Увилы или из самого Иблильска?
Он наклонился прямо к Людмиле, как будто они стали командой, соревнующейся с мужчинами в темном углу.
— Не считай, что ты за меня отвечаешь, — сказала Людмила, потягивая горячую пену из чашки. — Я знаю, откуда я.
— Слышали? — триумфально сжал ее руку бармен. — Это живая, настоящая горная девка.
— Ну, — сказал мужчина, поворачиваясь, — если она из Увилы, она б, наверное, была дома, а не здесь, с деревенской грязью на ботинках. Значит, она из административного округа. Тридцать девятого или сорок первого. Скорее из тридцать девятого, потому что сорок первый уже весь накрыли, и там ни хуя не работает. Оттуда выбраться сложновато.
— Да, — поддакнул второй, — я сегодня слышал, что отряд гнезваров запечатал сорок первый, только железная дорога работает. Да и ей недолго осталось.
— Господи! — рявкнул бармен, изо всей силы шибая рукой по стойке. — Сколько ж здесь республик, мать их, на нашем пятачке?
Первый мужчина откинулся назад, философски пожав плечами.
— Я того, я просто говорю, что если они хотят превратить свое минное поле в страну, а своего козла сделать президентом, то пусть. Просто от насилия и убийств остается дурной привкус.
Второй мужчина покачал головой и шумно отхлебнул пиво.
— Ну да, но убийство — это возможность получить иностранных свидетелей. А с чего бы им убивать, на хуй, иностранцев, которые не солдаты? И с экстремистами и бомбами то же самое, они это делают, потому что телевидение на весь мир терроризм рекламирует и это приносит доход. — Он наклонился к Людмиле: — Не так ли, мисс?
— А я-то откуда знаю? — пожала плечами она. — Я ж из Ставрополя.
— Ха-ха! — взревел бармен. — Она мне больше и больше нравится! — Он наклонился над стойкой и подмигнул Людмиле. — Ты меня разоришь, я не смогу взять с тебя денег после такого развлечения!
— Что? — ровно спросила Людмила. — Многие приезжают из Ставрополя. Я просто хотела ненадолго ощутить вкус деревни и увидеть вашу сельскую жизнь своими глазами после каменных джунглей. — Она встала со стула и покружилась вокруг себя на глазах у мужчин. — Посмотрите на мое платье, если не верите. Вы же не думаете, что в административном округе в таких платьях горы пашут?
— Ха-ха-ха! — заорал бармен, хлопая в ладоши. — А жаль, было бы прикольно!
Когда она уселась обратно на стул, задумчивый мужчина в углу указал на ее щеку:
— Ну и тяжела, должно быть, жизнь в городе. Нужно иметь строгие правила, чтобы оставлять такие синяки на своих малолетках.
— Ну, просто здесь земля очень жесткая, — сказала она, отвернув ушибленную щеку.
Наклонившись вперед, мужчина пристально уставился ей в глаза.
— Назови хотя бы одну улицу в Ставрополе.
— Улица Ставропольская, — ответила Людмила, и глазом не моргнув.
Мужчина хмыкнул и намочил губы глотком пива.
— Так нечестно. Назови другую.
— Ты, блядь, послушай, — резко бросила Людмила. — У вас что, в ебаной деревне даже кофе нельзя спокойно выпить? И так уже херово, что я по вашим улицам без говнодавов ходить не могу.
— Все равно, — сказал бармен, — я ничего против черкесов не имею. Или против ибли, если честно.
Он задумчиво закатил глаза, пытаясь представить, где на карте находится Иблильск, указывая на запад, в горы, носиком чайника. Но кроме печально известных туманов, к которым стоило относиться как к топографическим реалиям, в которых целые караваны людей, животных и даже тяжелой техники пропадали без следа, он не смог выдавить ни одного романтического образа.
