Ран у краснокожего не нашлось, и, глядя на его крупное телосложение, мы с братцем решили, что в поездке у него в потрохах случился приступ. От неожиданной боли индеец упал и свернул себе шею.
— Седок брякнулся, а конь продолжал идти, — предположил Чарли. — И, скорее всего, направлялся краснокожий в пещеру, ту самую, где мы ночевали. Представь, что бы он с нами сотворил, застав на своей стоянке…
Вороной конь наклонился и, обнюхав индейца, потыкался в него мордой. Я шкурой чувствовал, как Жбан на меня смотрит. Ну все, хватит, пора в путь.
Вороной поначалу не хотел никуда идти, но вскоре, когда труп пропал из виду, он поскакал довольно резво, хотя и земля под ним была неровной, и в хвосте на привязи плелся Жбан.
Пошел проливной дождь, однако холод не ощущался. Напротив, я даже вспотел и, чувствуя жар и аромат конского пота, радовался. Каждый шаг вороного был четок и быстр, грациозен. Такие кони — прирожденные скакуны. Да, нехорошо так думать, но вот избавлюсь от Жбана, и будет мне облегчение.
Обернувшись, я посмотрел на изувеченного коня. Тот изо всех сил пытался выдержать темп. Глаз у него слезился и совсем заплыл кровью. Голову Жбан держал кверху и немного вбок, словно плывя и стараясь не захлебнуться.
Глава 21
Когда мы приехали в Джексонвилль, мне захотелось проверить: исполнит ли братец обещание спать под открытым небом? Нет, не сдержит он слова. Это я понял, видя, как жадно он всматривается в горящие теплым светом окна первого же попавшегося нам по пути салуна. Мы завели лошадей в стойло, и я попросил местного конюха подковать вороного коня и заодно оценить Жбана. Он поднес фонарь к морде последнего, осмотрел больной глаз и сказал, что даст оценку завтра при дневном свете.
В центре городка мы с Чарли разошлись: он хотел выпить, а я поесть. Договорились встретиться в гостинице.
Дождь перестал, и на небе появилась крупная полная луна, вслед за ней и звезды. Я вошел в скромный ресторанчик и присел за столик у окна. Положив руки на стол, я полюбовался на них в свете луны: такие неподвижные и бледные, собственные пальцы казались чужими. Тут подошел паренек и, поставив на стол горящую свечу, нарушил картину.
Я изучил висящее на стене меню. Спать накануне я ложился голодным, позавтракал скудно, и теперь в кишках у меня крутило и урчало. В местном же меню блюда — все как на подбор — предлагались питательные, жирные. И когда подошел официант с карандашиком и нагнулся, готовый записать заказ, я спросил:
— Нет ли чего полегче?
— Вы не голодны, сэр? — спросил официант.
— Есть хочу, аж ноги подгибаются, но хотелось бы чего-то не столь нажористого, как пиво, говядина или картофель с маслом.
Официант постучал карандашиком по блокноту.
— То есть вы хотите есть, но не желаете наесться?
— Хочу заморить червячка.
— В чем же разница?
— Мне надо поесть, но только не тяжелую пищу. Понятно?
— Как по мне, — ответил официант, — смысл питания в том, чтобы наесться.
— Хотите сказать, у вас больше ничего нет? Только то, что в меню?
Извинившись, официант ушел и вскоре вернулся с поварихой, явно недовольной. Еще бы, у нее дел невпроворот, а тут я притащился и отвлекаю барскими запросами.
— В чем беда, сэр? — поинтересовалась она, вытирая руки о рукава.
— Я не говорил, что у меня беда. Хочется легкого ужина, не из тех блюд, что находятся в вашем меню.
Глянув на официанта, повариха вновь посмотрела на меня.
— Вы не голодны?
— Если так, можем подать полпорции, — добавил официант.
— Сколько вам повторять? Я голоден. Умираю, как хочу есть. Просто поужинать мне надо легким блюдом. Чего здесь неясного?
— Когда я ем, — произнесла повариха, — то мне обязательно нужно наесться.
— А иначе зачем вообще есть?! — воскликнул официант.
— Наевшись, вы поглаживаете брюхо и приговариваете: «Обожра-атушки».
— Все так поступают.
— Так, — сказал я. — Принесите полпорции говядины, без картофеля, под вино. Овощи есть? Или зелень какая?
Я думал, повариха рассмеется мне в лицо, однако она сказала:
— В кладовой, кажись, была морковь.
— Значит, мне пучок морковки с говядиной. Морковь очистить и сварить. За беспокойство можете взять цену полного блюда. Вас это устраивает?
— Как пожелаете, сэр, — ответила повариха.
— Я пока принесу вино, — сказал официант.
Наконец принесли тарелку, на которой исходила паром кучка вялой морковки. Повариха оскоблила ее, оставив, впрочем, ботву. Вот же вредина! Я умял с полдюжины морковок, но еда словно растаяла, так и не попав в желудок. Мне вдруг отчаянно захотелось поскорее добраться до мяса. Оно покоилось на самом донышке, и все — до последнего кусочка — очень уж быстро закончилось. Я даже расстроился. Задув свечу, я вновь посмотрел на свои призрачные руки. Когда в пальцах начало покалывать, я вспомнил о цыганском проклятии. Когда оно начнет действовать и подействует ли вообще? Как именно погубит оно меня?
Пришел официант забрать посуду. Указав на остатки моркови, он простодушно спросил:
— Доедать будете?
— Нет, уносите.
— Еще вина?
— Да, бокал.
— Десерт подавать?
— Черт подери, нет!
Бедный официант поспешил прочь.
Глава 22
Утром я заглянул в комнату к Чарли и нисколько не удивился, застав его больным и совершенно не в настроении продолжать путь. Я хотел было его упрекнуть, что, впрочем, было вовсе не обязательно. Чарли и без меня знал, что скакать предстоит весь день, до упора, и заверил, что через час будет готов отправляться. Я не стал спрашивать его, какое такое волшебство он намерен сотворить, дабы излечиться быстро и полностью. Оставив братца страдать в одиночестве, я покинул наполненную перегаром комнату и отправился в давешний ресторан завтракать. Жутко хотелось есть. На месте официанта сегодня был паренек, сильно на него похожий. Должно быть, сын.
— Гд е твой отец? — решил я поинтересоваться.
Сложив у груди ладони, паренек ответил:
— На небесах.
Съев немного яиц и бобов, я, все такой же голодный, сидел и смотрел на жирную тарелку. Вылизать бы ее, да приличия не позволяют. Наконец пришел паренек и забрал посуду. Я же следил за тарелкой, сопровождая ее взглядом через весь зал и до кухни, где она пропала из виду. Вернувшись, паренек спросил:
— Не желаете ли еще чего-нибудь, прежде чем расплатиться? Есть свежий пирог, испекли этим утром.
