— Ах, мясник! Божья рука и Божий клинок! Умница ты мой.
Глава 28
Еще ни разу я не видел столько шкур, голов и ястребиных чучел в одном месте, сколько было их собрано в роскошной гостиной у мистера Мейфилда. Жил он при единственной в городе гостинице, и называлась та, как ни странно, «У Мейфилда».
Сам местный заправила сидел за столом, укрытый облаком сигарного дыма. Не ведая, кто мы и чего ради приехали, он не встал пожать нам руки и не поприветствовал даже на словах. По бокам от Мейфилда стояло по паре трапперов. Судя по описанию мальчишки, те самые, что и огрели его по башке на границе леса. Трапперы смотрели на нас, видели, но внимания не обращали. Сразу видно: смелые и тупые. К тому же нацепили на себя столько мехов, кожи, ремней, ножей и револьверов, что не понятно, как они еще на ногах держатся? Их длинные волосы прядями свисали из-под необычных шляп: широкие мягкие поля и высокие остроконечные тульи. Разодеты как черт знает кто и в то же время подозрительно одинаково. Должно быть, один из трапперов первым примерил чудной наряд, а прочие последовали примеру. Вот интересно, обрадовался новатор или разозлился? Потешили приятели его особенное чувство вкуса или напротив?
Столом Мейфилду служило цельное кольцо из ствола доброй сосны: футов пять в диаметре и дюймов четыре — пять в толщину. С него даже кору сдирать не стали. Я подошел, намереваясь пощупать внешнюю кромку, как вдруг Мейфилд произнес свои первые слова:
— Не трожь, сынок.
Я одернул руку, чувствуя себя уязвленным. Для Чарли же Мейфилд пояснил:
— Ходят тут всякие, ковыряют кору. Ух, бесит.
— И вовсе я не собирался ковырять ваш стол, только потрогать хотел, — возразил я и от того, как пристыжено прозвучал мой голос, ощутил еще большее неудобство. Определенно, страшнее предмета мебели, чем стол Мейфилда, я в жизни не видел.
Чарли вручил заправиле шкуру медведицы, и выражение на лице Мейфилда тут же переменилось: до сего момента он выглядел, будто у него несварение, теперь же он превратился в юнца, которому впервые дозволили помять голые сиськи.
— Ого, — выдохнул он и тут же вскричал: — Ха-ха!
На столе перед Мейфилдом стояло три колокольчика, одинаковых во всем, кроме величины. Мейфилд позвонил в самый маленький, и на звук прибежала служанка, старая карга. Хозяин велел повесить шкуру на стену за столом. Служанка, исполняя приказ, махом развернула шкуру, и, поскольку я не выскоблил ее как следует, по комнате разлетелись капли крови и жира. Заляпанным оказалось и окно. Мейфилд поморщился и велел вычистить шкуру. Старуха вновь свернула ее и, не поднимая взгляда, унесла трофей.
Недовольные, что их оставили с носом, трапперы приготовились выместить на нас обиду, и тогда я представил нас с Чарли — назвал полные имена. Услышав их, трапперы тут же притихли. Теперь ненависть возрастет, напитанная тихой, сдержанной и затаенной злобой. Чарли же трапперы показались забавными. Не удержавшись, он сделал замечание:
— Да вы, похоже, пари заключили: кто скорее станет совсем круглым?
Мейфилд рассмеялся, а трапперы обменялись тяжелыми взглядами. Самый крупный из них заявил:
— Ты здесь чужой, правил не знаешь.
— А что, каждый, кто здесь осядет, должен наряжаться телком?
— Ты собираешься осесть в нашем городе?
— Пока я только еду мимо, но присмотреться к местечку намерен хорошенько. Так что не удивляйся, если повстречаешь меня снова.
— Я вообще ничему не удивляюсь.
— Совсем? — Чарли подмигнул мне.
Мейфилд отослал трапперов прочь. Когда снаружи стало смеркаться, он велел зажечь в комнате свет: позвонил в средний колокольчик, и на звук — совсем иного тона — прибежал китайчонок лет одиннадцати-двенадцати. С небывалой ловкостью и расторопностью он перебегал от свечи к свече, зажигая их по очереди.
— Работает так споро, будто от этого зависит его жизнь, — заметил Чарли.
— От этого зависит жизнь его семьи, — ответил Мейфилд. — Мальчонка копит деньги, чтобы привести всех сюда: мать, сестру и папашку. Отец — калека, если я правильно понял, хотя черт его знает. Я и половину не могу понять из того, что этот сволочонок лопочет. Посмотрим, может, он цели и добьется.
Когда мальчишка запалил все свечи и комнату залил их свет, он снял шелковую шапочку и поклонился Мейфилду. Хозяин хлопнул в ладоши и воскликнул:
— А теперь танцуй, китаеза!
Услышав команду, мальчишка задергался совсем уж не изящно и дико, словно босиком ступал по раскаленным углям. Смотреть на это было противно, и если я прежде не имел о Мейфилде строгого мнения, то теперь с ним твердо определился. Стоило хозяину хлопнуть в ладоши второй раз, и мальчишка рухнул на четвереньки, задыхаясь и без сил. Мейфилд бросил ему пригоршню монет; китайчонок, собрав их в шапочку, быстро и бесшумно выбежал из комнаты.
Вскоре вернулась старуха. Она принесла шкуру, очищенную и натянутую на раму, словно на барабан. Когда она втаскивала эту громоздкую конструкцию через порог комнаты, я было встал помочь ей, но Мейфилд — чересчур резковато, пожалуй — одернул меня и попросил сидеть.
— Она сама, — сказал хозяин.
Старуха отволокла раму в дальний угол, где мы все могли полюбоваться необычным оттенком медвежьей шкуры. Затем, утерев пот со лба и тяжело ступая, женщина покинула комнату.
— Ваша служанка слишком стара для таких дел, — заметил я.
Мейфилд, покачав головой, возразил:
— Нет, она ураган. Пробовал я отправить ее на работу полегче и попроще, но она и слушать меня не стала. Обожает, в общем, тяжелый ручной труд.
— Что-то я не заметил на ее лице радости. Должно быть, старуха держит ее глубоко в себе?
— Мой тебе совет: выкинь ты эту чушь из головы.
— Не то чтобы она мне докучала…
— Зато ты докучаешь мне.
Тут вмешался Чарли:
— Как насчет награды за шкуру?
Мейфилд посмотрел на меня, затем на Чарли и швырнул через стол пять двойных орлов. Схватив монеты, Чарли отдал мне две. Я принял их и решил: пора кутить, кутить как никогда безумно. Деньги… Что наша жизнь без них? Жажда богатства у нас в крови, в самой душе.
Мейфилд тем временем позвонил в третий, самый большой колокольчик, и в коридоре послышались торопливые шаги. Я уже было приготовился, что на нас накинутся трапперы, ан нет. В комнату вбежало семь размалеванных шлюх: все в платьях с оборками и кружевами, все пьяные. Они тут же принялись за работу, то есть за нас, изображая любопытство, веселье, любвеобилие, похоть. Одна заговорила голосом маленькой девочки, видимо, так решив пробудить в нас желание.
Меня шлюхи быстро утомили, Чарли же, напротив, пребывал в наидобрейшем расположении духа. Его симпатия к Мейфилду росла на глазах. Внезапно в Мейфилде я увидел будущего Чарли, такого, каким братец станет, если проживет еще достаточно долго. И не соврал, не ошибся мертвый старатель: физиономии у Чарли и Мейфилда схожи, разве что Мейфилд старше, грузнее и алкоголя успел залить в себя вдвое больше. Как я мечтаю о мирной, размеренной жизни торговца, так Чарли желает бесконечного веселья и крови. Правда, не сам он станет лить эту кровь, он будет отправлять на убийство других, прячась за стеной вооруженных до зубов солдат, отсиживаясь в пропахшей духами комнате. И мясистые девицы станут подливать ему бренди в стакан и ползать по полу, визжа по-детски, задрав зад и пьяно трясясь от фальшивого смеха.
