— Да это же тот, зареванный! — воскликнул я.
— Кто? — не поняла бухгалтерша. — Какой зареванный?
— Помните, я увидел в окно человека и сказал, будто мне его лицо знакомо? Так вот, пару недель назад мы с братом Чарли выехали из Орегона, и на пути нам попался мужичок. Он вел под уздцы коня, а сам топал пешком. Жутко опечаленный, он не принял нашей помощи. От горя совсем рассудком повредился.
— Вы не заметили, может, судьба его переменилась?
— Отнюдь.
— Вот бедняга.
— Рёва рёвой, а пешком он сюда быстро добрался.
Помолчав немного, бухгалтерша отпустила мою руку.
— Прошлой ночью вы говорили о некоем не терпящем отлагательств деле в Сан-Франциско.
Я кивнул.
— Мы ищем человека по имени Герман Варм. Он живет в Сан-Франциско.
— И зачем же вы его ищете?
— Варм совершил проступок, и нам поручено учинить над ним правосудие.
— Но вы не маршалы, так?
— Я бы даже сказал, наоборот.
Погрустнев, она задумчиво спросила:
— Так этот Варм совсем дурной человек?
— Не знаю, странный вопрос. Говорят, Варм — вор.
— И что же он украл?
— Что обычно крадут? Деньги, наверное.
Ну и сволочь же я, так соврать. Я поискал взглядом хоть что-нибудь, на что можно отвлечься. Нет ничего подходящего.
— Знаете, возможно, этот человек не украл ни цента.
Бухгалтерша опустила глаза, и я хохотнул.
— Ничуть не удивлюсь, если нас отправили за абсолютно невинным человеком.
— Значит, обычно вы гоняетесь за теми, кого сами считаете невиновными?
— В моей профессии обычного мало. Что-то мне расхотелось говорить о моей работе.
Бухгалтерша будто не слышала меня.
— Работа вам нравится? — спросила она.
— Работы разные бывают, и я много профессий повидал. Какие-то кажутся чистой забавой, другие — адом земным. — Я пожал плечами. — Любой труд становится уважаемым, если за него достойно платят. Как по мне, решать чью-то судьбу — большая ответственность.
— Вы же просто людей убиваете.
Я-то думал, она не поймет, в чем именно состоит мой промысел, но она догадалась. Не пришлось объяснять.
— Ну, если вам угодно, — ответил я.
— Вы не думали бросить это занятие? — спросила она.
— Честно, подумывал.
Бухгалтерша снова взяла меня под руку.
— А что после? После того как вы разберетесь с этим Вармом?
И я поведал ей:
— Мы с братом живем в домике, недалеко от Орегона. Место славное, однако дом — сущая развалина. Я бы переехал, да все не найду время подыскать себе новое пристанище. Чарли очень любит заводить знакомства с сомнительными типами, у которых напрочь отсутствуют чувство времени и уважение к чужому сну. — Бухгалтершу мой ответ обеспокоил, и я спросил: — А к чему, собственно, вы интересуетесь?
— Надеюсь снова вас увидеть.
В груди заныло, как в свежем синяке, и я подумал: вот я кретин!
— Ваши надежды сбудутся.
— Покинув наш городок, вы вряд ли уже сюда вернетесь.
— Вернусь, даю слово.
Женщина не поверила или поверила, но только отчасти. Глядя мне в лицо, она попросила снять сюртук, что я и сделал. Тогда она вытянула из складок платья ленту ярко-синего шелка и повязала мне ее через плечо, стянув концы в опрятный узел. Отступив на шаг, она, такая грустная и прекрасная, полюбовалась на меня влажными от слез глазами. Веки ее набрякли под слоем пудры и гнетом застарелой болезни. Я молчал — что тут сказать? — накрыл узелок ладонями.
Бухгалтерша наказала мне:
— Всегда и всюду носите бант, как я повязала его. Увидев его, вспоминайте обо мне и данное вами обещание вернуться. — Похлопав по банту, она улыбнулась и спросила: — Ваш брат будет ревновать?
— Захочет узнать подробности.
— Ну разве не милый бант?
— И блестит очень ярко.
Я надел сюртук и застегнулся. Она прижалась ко мне и обняла, слушая, как бешено колотится у меня в груди сердце. Затем мы распрощались, и женщина вернулась в гостиницу. Но перед этим я успел уронить ей в кармашек юбки сорок долларов, полученных от Мейфилда. Я крикнул вслед, что на обратном пути обязательно заеду к ней, однако моя дама не ответила.
Я постоял немного в одиночестве, прислушиваясь к безумному хороводу в голове: мысли кружились, вертелись, выстреливали, как искры, и гасли. Сейчас не хотелось возвращаться в комнату, хотелось побыть на воздухе. В стороне от главной улицы стоял ряд домов. К ним я и отправился.
Небольшое отступление
У чудного свежеокрашенного домика перед огороженным двором я встретил девочку лет семи-восьми, одетую в премиленькое платьице, шляпку и башмачки. Она стояла, будто кол проглотила, прямо и неподвижно, сжав кулачки и глядя на домик неприязненно, если не злобно. Нахмурившись, девочка плакала. Не навзрыд, однако, а тихо, спокойно, почти молча. Я подошел ближе и спросил: в чем дело. Девочка ответила, мол, ей приснился кошмар.
— Вот прямо только что приснился? — переспросил я и глянул на высоко взошедшее солнце.
— Ночью, — пояснила девочка. — Но я забыла его и вспомнила только сейчас, когда собаку увидела.
Она ткнула пальчиком в сторону жирного пса, что дремал по ту сторону забора. Рядом — ничего себе! — лежала его лапа. Хотя нет, постойте. Это же бедрышко ягненка или теленка. Собаке бросили кость, чтобы грызла. На косточке еще осталось мясцо и хрящики. Если не присматриваться, то и правда похоже на оторванную собачью лапу. Улыбнувшись, я произнес:
— Я уж было подумал, что песик без ноги остался.
Утерев слезы, девочка ответила:
— Так он и остался.
Покачав головой, я ткнул пальцем в сторону пса.
— Он просто поджал лапку, видишь?
— Ошибаетесь. Вот, глядите.
Она свистнула, и пес поднялся на ноги, которых у него и правда оказалось три. Ближайшая к кости, лежащей на земле, правда отсутствовала, но видно было, что лапки пес лишился давно. Примерно с год назад. Сбитый с толку, я все же взялся объяснять ребенку:
— На земле не песья лапка. Это косточка, бедро ягненка. Песик свою лапку потерял давно, и ему совсем уже не больно. Разве не видишь?
Мои слова лишь разозлили девочку. Глянув на меня столь же злобно, как до того она смотрела на дом, девочка ответила:
— Песику больно, и еще как. Ему больно-пребольно!
