— Как это?
— Я считал себя ходячей кучей отбросов. Экскрементов. Кости свои я представлял как затвердевшее дерьмо, кровь как дерьмо жидкое. Сам не знаю почему, не проси объяснять. Я болел цингой, много пил, мой разум воспалился, и вот так пришла эта навязчивая идея.
— Живая куча дерьма. Ну надо же…
— Мне нравилось так о себе думать. Любимым занятием у меня стало бродить по улицам, в толпе и трогать за руки одиноких дам. Вид моей собственной грязи на их голой коже радовал несказанно.
— Народ, надо думать, тебя не сильно жаловал.
— Самого меня? Нет, зато любили мусолить связанные со мной сплетни. Впрочем, на одном месте я подолгу не задерживался, так что уличные легенды обо мне так и оставались уличными легендами. Помешательство отнюдь не сделало меня дураком, и я придерживался правила: нашкодил — двигай дальше, не жди поимки и наказания. Украв лошадь, я гнал ее в соседний город, где вновь принимался искать жертву. Грязь, уродство, чернейшие из грехов — так продолжалось изо дня в день. Я не жил, просто существовал в ожидании смерти. А потом, проснувшись как-то поутру, я обнаружил себя там, где никак не ожидал оказаться. Угадай где? Сразу скажу, не в каталажке.
— Ну вот, ее-то я и собирался назвать.
— Хорошо, отвечу. Страдая от похмелья, какого не знал и не узнает ни один сапожник, я пробудился в казарме народного ополчения. Отмытый, побритый, стриженый и в солдатской форме. Трубили подъем, и я уж распрощался с жизнью: думал, помру с испуга, так ничего и не поняв. Потом меня схватил за руку один солдатик живчик и прокричал: «Подъем, Герман! Еще раз проспишь — отправят на губу!»
— Вот это, черт возьми, перемены! Что же случилось?
— Тот же вопрос я задал себе сам. Но ты поставь себя на мое место: откуда мне было знать?!
— Ну, я бы спросил у кого-нибудь.
Приняв серьезный вид и позу, Варм произнес:
— Простите, добрый человек, не скажете, как получилось, что я вступил в ряды народного ополчения? Право, сущая мелочь, но сам я вспомнить не могу.
— Да, неловко начинать беседу таким вот образом, — признал я. — Но что поделаешь? Нельзя же было оставаться в неведении!
— Именно его я и предпочел на время. Сдался. Пойми, Эли, в голове у меня творился такой кавардак! Напиваясь, я частенько останавливался в каком-нибудь месте на час, на два, а то и на вечер. Но где и как быстро я примкнул к солдатам?
И почему они меня все знали? Как можно было забыть столь важный шаг в жизни? До поры до времени я решил не высовываться и следовать за всеми.
— А потом выяснил?
— Это все были проделки того самого живчика, солдатика по имени Джеремайя. Время от времени, когда ему становилось особенно скучно, он выбирался в город в поисках опустившегося пропойцы-бездельника. Напоив его до беспамятства, выпытывал личные сведения и тащил обратно в лагерь. Там одевал в военную форму и укладывал на койку. Собственно, так он поступил и со мной.
— Ох, и разозлился ты, наверное?
— Да не то чтобы… К тому времени, как вскрылась правда, я понял: в ополчении мне нравится. Жизнь среди солдат даровала много полезных перемен. Нас регулярно заставляли мыться. Поначалу баню я невзлюбил, но со временем привык. Возвращение к чистоплотности избавило меня от бесовской привычки считать себя ходячим говном. Меня кормили, одевали. Спать на солдатской койке оказалось вполне удобно, в казармах было сухо и тепло, а по вечерам даже перепадал глоточек-другой выпивки. Мы резались в карты и горланили песни. Крепкие ребята эти военные — сироты, никому ненужные, собранные вместе одним призванием и не знающие, чем занять свободное время. Так, тихо и беззаботно прошло с полгода, я начал подумывать: не дезертировать ли? Но тут мне посчастливилось сдружиться с подполковником по фамилии Бриггз. Если бы не он, Эли, мы бы тут с тобой не сидели в ожидании, когда река отдаст нам свои сокровища.
— И что же произошло?
— Ты слушай, слушай. Прохожу я как-то мимо комнаты Бриггза, смотрю, а дверь, которая обычно не только закрыта, но еще и заперта на засов, даже не захлопнута. Всем рядовым, не одному мне, было любопытно разузнать о подполковнике, потому как если обычный офицер лишь может крыть матом и раздавать приказы, то подполковник наш ходил вечно скромный, застенчивый. Хрупкий такой, седенький, он постоянно носил мечтательную мину, подолгу запирался у себя в комнате бог знает для чего. Тайны в армии — диковина, и я не устоял перед соблазном, захотел разузнать, в чем дело. И вот, значит, открываю дверь, заглядываю и вижу… Ну, Эли, догадайся, что я увидел?
— Даже не представляю.
— Не-ет, ты угадай.
— Сдаюсь, Герман, не томи.
— Ну и правильно, как тебе догадаться-то? В общем, слушай. Заглядываю внутрь, а подполковник наш стоит один, крепко задумавшись, посреди комнаты в белоснежном халате. На столе перед ним горелки, мензурки и всякие прочие лабораторные принадлежности. И по полу кругом разбросаны толстенные книги.
— Бриггз был химик?
— Увлекался ею и, как я выяснил, очень серьезно. Один лишь вид его приборов пленил меня, околдовал. Сам не понимая, что делаю, я вошел в комнату, приблизился к столу и завороженно посмотрел на оборудование. Тут подполковник заметил меня. Я, значит, стою рядом с ним, разинув варежку, а он, покраснев, орет на меня и велит выметаться! Я давай просить прощения, но Бриггз и слушать не стал — вытолкал за дверь. В ту ночь я не мог заснуть. Близость книг и лабораторной утвари пробудила забытую тягу к знаниям. При свете свечи я написал записку Бриггзу: поведал о своем прошлом, об отце и попросил взять меня в помощники. Послание просунул ему под дверь, и уже утром подполковник вызвал меня к себе. Поначалу он отнесся к просьбе настороженно, зато потом, убедившись в искренности моих намерений, заключил со мной сделку: я стал работать у него ассистентом и в качестве платы получил допуск к оборудованию и книгам. Мне даже позволили время от времени проводить собственные опыты. Я с радостью забросил карты, бурбон и сальные байки с товарищами, устроив довольно современную — насколько позволяли казарменные условия — лабораторию. Чутье и знания, почерпнутые в библиотеке Бриггза, привели меня в итоге в царство Света.
Варм налил себе кружку кофе. Хотел угостить меня, но я отказался, и тогда он, пригубив напиток, продолжил историю.
— Сколько лет мой ум простаивал! Забросив науку, я постепенно опускался на дно. Забывал питать как тело, так и душу. И вот, раскрыв первую одолженную у Бриггза книгу, я содрогнулся: что, если мой мозг не сумеет воспринять ни слова из прочитанного? Отвыкнув от учения, он мог отторгнуть новое знание. Мозг, знаешь ли, это тоже мускул. Представь, Эли, я только приготовился к тяжелым упражнениям, однако мозг мой — нет, ты представь! — все эти годы сам о себе заботился и ждал того часа, когда я смахну с него пыль и вновь пущу в работу. И вот пришел заветный день, мой мозг жадно поглощал страницу за страницей, книгу за книгой с такой невероятной силой и живостью, будто боялся вновь оказаться не у дел. Мне же оставалось подкармливать его, и награда не заставила себя ждать. Через несколько месяцев мне в голову пришла идея золотоискательной жидкости. Пришла столь неожиданно, что я как сидел на стуле, так вместе с ним на пол и бухнулся. Будто камнем в грудь зарядили. Бедняга Бриггз не понял, в чем дело. Я на какое-то время попросту утратил дар речи, а потом схватил бумагу и чернила, вновь сел за стол и где-то час писал не отрываясь.
