— Я хворост принес.
Варм заметно ожил:
— Что-что? Хворост? Веточки для костра? Ай, молодчинка! Ночью разожжем костер, большой костер. Всю стоянку осветит. Славно будет пересчитать наше золото, а? Что скажешь?
— Да, Герман, славно.
— А что остальные? Куда они убежали? Я смотрю, этот Чарли не больно-то любит честный труд.
— Да, все больше в стороне отсиживается.
— Не спешит исправляться?
— Нет, как был лентяем, так им и остался.
— Но и дурным человеком его больше не назовешь.
— Да, Герман, ты прав: Чарли на самом деле хороший.
— А второй? Этот Эли, где он?
— Где-то здесь, поблизости.
— Совершает обход? Сторожит нас?
— Бродит себе в потемках.
Понизив голос, Варм произнес:
— Не знаю, как тебе, а мне этот малый по душе, даже очень.
— Да, и знаешь, Герман, ты ему тоже понравился.
— Что такое?
— Я говорю: ты ему тоже нравишься.
— Да ты никак ревнуешь?
— Нет!
— Я польщен, очень! Столько людей собралось вокруг, и все такие честные, достойные. Меня так долго никто не принимал… — Губы Варма изогнулись в грустной усмешке. Он смежил веки, и в уголках побелевших глаз выступили слезы. Я утер их рукой. Больше Варм глаз не открыл. — Моррис, если мне не суждено пережить эту ночь, продолжай мою работу. Используй формулу.
— Сейчас не время о ней. Отдыхай, не трать силы.
— Мне в голову пришла мысль: если смазать кожу свиным салом, оно защитит от ожогов.
— Отличная идея, Герман.
Судорожно вздохнув, Варм произнес:
— Моррис, Моррис… Я тебя словно тысячу лет знаю!
— И у меня то же чувство.
— Так жаль, что ты умер прежде меня.
— Ничего, мне уже не больно.
— Я так хотел помочь тебе. Думал, подружимся.
— Мы и так друзья, Герман.
— Я, — сказал Варм. — Я…
Он распахнул рот, и из самых недр его глотки раздался непонятный звук. Словно треснул и разломился некий твердый кусок нутра. Что бы ни случилось, боли Варм не испытывал. По крайней мере, он даже не вскрикнул. Я опустил ему на грудь ладонь и успел застать момент, когда сердце встрепенулось последний раз и затихло.
Испустив дух, Герман Кермит Варм уронил голову на бок, и часы его жизни остановились. Его правая рука свесилась с койки, и я поправил ее. Когда она свесилась второй раз, я все оставил как есть. Вышел из палатки. Чарли по-прежнему сидел у костра, и вроде бы ничего не изменилось. За исключением одной существенной детали.
Глава 58
Когда я вышел к братцу, по лагерю шастало с полдюжины индейцев. Краснокожие рылись в наших сумках, осматривали коней и мулов, искали, что бы такого ценного прикарманить. Стоило мне высунуть нос из палатки, как один из индейцев, вооруженный винтовкой, мотнул стволом в сторону Чарли: садись, мол, рядом. Я и сел.
Ни я, ни Чарли оружия при себе не оставили: ремни с кобурами, как обычно на привал, мы сложили под седлами. Но даже будь братец при револьвере, вряд ли он сумел бы оказать сопротивление. Чарли молча смотрел на пламя, время от времени бросая взгляды на незваных гостей — только так, чтобы не привлечь их внимания.
Ведро золота стояло между нами, и, возможно, индейцы его не заметили бы, не попытайся Чарли скрыть добычу, накрыв ведро шляпой. Индеец с винтовкой это сразу увидел и заподозрил неладное. Он подошел к нам и заглянул под шляпу. Индеец с самого начала хмурился, и даже содержимое ведра его не обрадовало. Впрочем, он нашел его достойным внимания и подозвал к костру членов отряда.
Вместе краснокожие устроились у огня и по очереди заглянули в ведро. Один даже расхохотался, и на него тут же шикнули — видимо, велели заткнуться. Другой индеец посмотрел на меня и резким тоном о чем-то спросил. Рассудив, что он желает знать, откуда золото, я ткнул пальцем в сторону реки. В ответ индеец удостоил меня презрительного взгляда. Его товарищи опустошили ведро, равными долями рассыпав самородки и хлопья по сумкам из телячьей кожи. Затем они встали и принялись обсуждать некое серьезное дело, указывая то на меня, то на Чарли.
Тем временем индеец с винтовкой заглянул в палатку и прямо ахнул. Таких эмоций от индейца ожидаешь в последнюю очередь, но этот и правда ахнул, громко, по-бабьи, и вывалился из палатки наружу. Зажав рот ладонями, он выкатил полные страха и стыда глаза. Побежал к товарищам, на ходу жестами веля им отойти подальше. Он описал увиденное, и весь отряд тут же поспешил прочь, скрылся во тьме. Странно, индейцы не забрали оружие, лошадей, оставили нам жизни. Видимо, подумали, что в лагере у нас чума или проказа. А может, просто сочли золото достаточным откупом.
— Варм умер, — сказал я братцу.
— Спать что-то хочется, — ответил он.
И что вы думаете? Он лег и заснул.
Глава 59
Варма я похоронил утром, рядом с Моррисом. Хоронил в одиночку — Чарли помогать не стал, просто сидел рядом и мозолил глаза.
Свою единственную сумку Варм при жизни набил до отказа записками. Я пролистал их в поисках формулы, но так ничего и не понял: не потому, что не знаком с химией и прочими науками, просто писал Варм как курица лапой.
Наконец я сдался, положил записки Варму на грудь и засыпал могилу землей и песком. Надгробий ни над Вармом, ни над Моррисом ставить не стал. Хотя, пожалуй, следовало бы отметить этих двоих как верных друзей и отважных исследователей. Однако в тот момент я чувствовал себя странно, потерянным, разум будто застило мороком. Хотелось поскорее отправиться в обратный путь. Так мы и поступили: едва я закончил с могилой, мы с Чарли оседлали коней и поехали прочь.
Палатка осталась стоять неразобранной, костер по-прежнему курился. Обернувшись на лагерь, я подумал: вожаком мне не быть, но и командовать собой далее не позволю. Хочу управлять только собственной жизнью, сам себе стану хозяином.
Чтобы конь Варма и мулы не умерли с голоду, я отвязал их. Лошадь не тронулась с места, зато мулы посеменили за нами. Я выстрелил поверх их голов — бедные животные бросились наутек, вниз по реке, до того резво перебирая копытами, что вместо коренастых ножек я теперь видел размытые пятна. Не заклейменные, эти скотинки кому-нибудь еще пригодятся.
Следуя северо-западной тропой, мы добрались до отеля Мейфилда за три дня. По дороге почти не разговаривали, а если и случалось общаться, то беседовали мы учтиво и вполне дружелюбно. Братец, наверное, прикидывал, чем станет промышлять остаток жизни. О том же задумался и я. Вспомнив события недавних дней, решил: если это задание и правда последнее, то конец карьеры выдался поистине впечатляющий. Надо непременно навестить матушку, если она, конечно, еще жива. Я стал представлять, как возвращаюсь к ней, прошу извинить. Даже придумал несколько фраз, с которых начну. И постоянно в моем воображении матушка прощала меня, обняв за шею кривой рукой и целуя в щеку над щетиной.
