Иван принял душ, переоделся и сел на короткое время в большое мягкое кресло, стоящее в углу. К этому времени прислуга со всем управилась, в доме, кроме него, никого не было. Он очень любил эти минуты полного одиночества и сосредоточения, когда садился в полутемном углу в кресло и закрывал глаза. И сейчас, сдвинув тяжелые шторы, он проделал те же манипуляции. Через пятнадцать минут в темноте закрытых глазниц началось движение сверкающих частиц; за годы тренировок он научился удерживать их внутри черного круга, не давая выскользнуть из поля внутреннего видения. Он знал: если упустишь частицы, прервется и связь с подсознанием. Медитируя, он аккумулировал на себя энергию внешних сил, что помогало ему входить в роль, вживаться в образ, превращаться в того, кем он должен был стать в зависимости от обстоятельств.
Глава 14
А пока генерал Равенских, преодолевая тысячекилометровые пространства, летел самолетом в Африку, его очаровательная супруга Сусанна Игоревна собиралась в Большой театр. Сегодня давали «Читру» Рабиндраната Тагора, и она предвкушала, с каким удовольствием предстанет перед элитной публикой в новом платье. Это элегантное платье, состоящее из двух главных деталей: прозрачного нижнего «чулка» и крупной сетки, наброшенной сверху, больше открывало ее наготу, чем скрывало. Внутренний, плотно облегающий ее тело наряд цвета спелой сливы имел несколько достаточно больших разрезов, в которых виднелось голое тело. Тогда как верхняя, сетчатая часть перламутрового цвета состояла из крупных ячеек. Наряд действительно привлекал взгляды мужчин. Это Сусанна Игоревна почувствовала, войдя в театр и поведя по сторонам красивыми коровьими глазами.
Ей пришлось немало потрудиться, чтобы завоевать свое место под солнцем, но солнцем, которое светит не над земным шаром (зачем ей так много?), а над домом генерала. Интриги предыдущих лет, когда приходилось изо всех сил выживать первую супругу генерала, Иду Ефимовну, не прошли для Сусанны даром. Она знала, как дорого ей досталось ее счастье, ее роскошная и сытая жизнь, ее теперешняя беззаботность. Это делало ее сверхосторожной в общении. Сусанна не позволяла себе никаких связей с мужчинами, никаких неопределенных знакомств. И даже разница в двадцать лет с мужем не делала ее сердце уступчивей. Она научилась естественный женский пыл укрощать роскошью. Редчайший экземпляр самки. Впрочем, в высших кругах еще тот паноптикум самок! — уж эту истину хорошо усвоил кавторанг Румянцов. Потому его и не тянуло на этих дамочек, пусть даже они элегантны, милы, общительны. Или, наоборот, высокомерны, льстивы и жестоки. Их красота казалась ему искусственной, а сами они — продажными, работающими на тех и на этих, подставляющими свои тела за деньги, за покровительство, готовыми предать тебя всем, кто дороже заплатит, кто запугает… Он работал с ними только когда приказывал босс, когда, как он сам шутил, того «требовали партия и правительство».
Сусанна Игоревна, балансирующая на грани между привязанностью и ненавистью к стареющему супругу, блюла свою честь, не столько боясь потерять любовь мужа, сколько боясь быть выброшенной из своего устроенного быта, лишиться заграничных поездок, денег, бриллиантов, модных шмоток. Изящно вышагивая, она прошла в сталинскую ложу, куда допускались лишь избранные из «избранной» московской «элиты». Там уже сидело несколько персон. Все тут же раскланялись. И вовсе не обязательно дружить или даже знать друг друга, достаточно того, что вы вхожи в святая святых избранных; пространство ложи отделяет вас от всех остальных, присутствующих в зале, от всех, проживающих в этом мегаполисе, и даже… от всего мира.
Иван Михайлович Румянцов, подтянутый, свежий, в добротном дорогом костюме поднимался по широкой лестнице на второй этаж. Ему нравилась атмосфера театра, огромные хрустальные люстры, сияние огней, восхищенно-игривые взгляды женщин, настраивающих его на нужный лад, на вербальную работу.
Поднявшись и пройдя анфиладу комнат, заканчивающуюся балконом, расположенным выше уровня бельэтажа, кавторанг отодвинул бархатную штору и заглянул в ложу.
Среди сидящих он безошибочно выделил троих мужчин, пришедших на балет. Все трое были личными адъютантами Архимандритова. Кавторанг и не сомневался, что они будут здесь, ибо подобные операции происходили не в первый раз. Более того, их присутствие было для него желательным.
В это время музыканты в оркестровой яме заиграли вступление балета, над сценой медленно поплыл, открывая взору яркие декорации, тяжелый занавес. В ложе, рассчитанной на десяток персон, было несколько свободных мест. Румянцов уже оценил обстановку, сел на кресло возле супруги генерала Равенских, покосившейся на него. Краем глаза Румянцов изучил всех присутствующих: семейная пара в строгих нарядах, тонкая молодая девица в струящемся длинном платье с глубоким вырезом на спине, трое его людей, статью похожих друг на друга. Сидящая справа от него Сусанна Игоревна приложила к глазам театральный бинокль, держа его правой рукой. Завороженная действием индийского танца, она, между тем, не забывала поигрывать веером, обмахивая лицо, хотя в ложе было совсем не душно. Эти изящные жесты были взяты женами и дочерьми новой советской элиты из романов XIX века, подсмотрены в фильмах об эпохе царской России, однако эта наносная, искусственная «светскость» советских дамочек казалась примитивной в глазах Ивана Румянцова. Конечно для тех, кому была абсолютно безразлична судьба ушедшей эпохи, уничтоженной уникальной русской цивилизации, лоск новых поколений «избранных» выглядел натуральным, естественным… Но кавторанг, благодаря своей приближенности к Арсению Алексеевичу, уже знал те истины, которые навсегда сокрыли от этой «новой общности людей» с разбавленной русской кровью. И оттого любое женское жеманство и красование вызывали в нем презрительную улыбку, что свидетельствовало о его неуступчивости их прихотям, его недоступности для них. Но это-то как раз чаще всего и привлекало в нем самоуверенных дамочек, желающих ради забавы приручить этого зверя.
Сусанна Игоревна, по привычке изображавшая из себя светскую даму, казалось, углубилась в просмотр происходящего на сцене. Она, равнодушно скользнув по лицам присутствующих, подавила интерес к сидящим в ложе и тут же вновь приложила к глазам бинокль.
Благодаря уникальной конструкции ложи возникал эффект приближения сцены, находившейся, между тем, довольно далеко. Сидящим же казалось, что они всего в метре-двух от танцоров, тогда как пространство внизу, заполненное находящимися в партере людьми, проглатывалось, исчезало. Когда все взоры сфокусировались на семенящих среди цветастого реквизита балеринах, один из молодых мужчин, сидящих дальше всех в ложе, достал из кармана баллончик и едва улавливаемыми движениями распылил над головами присутствующих дымящуюся и приятно пахнущую пыльцу. Пыльца обладала своими уникальными свойствами…
Аппетитная белорыбица в сливовом наряде, наслаждающаяся рабиндранатовской «Читрой», наконец перестала обмахивать себя, она положила веер в специальную сеточку-кармашек впереди, а свободную руку опустила себе на колени. В этот момент Румянцов накрыл ее руку своей ладонью. Женщина вздрогнула и сделала попытку освободиться, но он осторожно сжал ее пальцы, правда, не настолько, чтобы испугать. Когда ее рука вспотела, она осторожно и очень медленно освободила свои пальцы из-под его ладони, но руки не отняла, не переместила. Ее взгляд оставался недвижим, направленный лишь вперед, на сцену. Румянцов понял: на сцене ее уже ничего не интересует! Главное для нее самой происходило здесь, в ложе… Все свидетельствовало, что она принимает правила навязываемой им игры. За которой последует психологическое действие, как обучают артистов по системе Станиславского: с завязкой, действием и развязкой, как обучали и его в той уникальной академии, да-да… Каким премудростям там только не обучали… Его рука осталась лежать на ее бедре, а она не убирала чужую руку, предвкушая незначительную легкую интригу, короткий флирт, баловство в кошки-мышки. Кавторанг несколько раз сжал ее бедро, трепетно дрогнувшее; в ответ она, словно невзначай, придвинула левую ногу ближе. Давая понять, что окончательно вступает в опасную, но короткую, укладывающуюся в балетный сценарий, игру.
