Робер, мягко говоря, сомневался, что все пройдет так легко, как говорил Джанис, но Тень за свои слова отвечал, а данарии занимались чем угодно, но не патрулированием предместий. Четверка вооруженных мужчин в непрезентабельных шляпах и разномастных плащах, даже не думая скрываться, уже с четверть часа как вышагивала по широкой извилистой улице. Эти места Иноходец помнил – за Каблуком селились еще не добившиеся успеха северяне, потому и трактиры здесь назывались то «Славный Джимми», то «Ранний снег»… Путного вина в них было не найти, но пиво для своих ребят покойный Халлоран брал именно в «Джимми», теперь намертво заколоченном. Расположенный двумя кварталами дальше «Снег» уцелел, только сменил вывеску и теперь назывался «Гордость Краклы». Эпинэ с недоумением воззрился на льва с обвязанной башкой – владыка зверей разлегся на нелепом клетчатом поле, по углам которого красовались вороньи головы без туловищ.
– Не понимаете? – окликнул шедший рядом Валме. – Я тоже, но мне не нравится.
– Тут было чисто, – невпопад откликнулся Эпинэ, – даже в канавах.
– А теперь грязно, – фыркнул Марсель и, диво дивное, надолго замолчал, хотя лучше бы говорил, болтал, трещал, как стая сорок! Тишина и серость будили память о лихорадочном кошмаре, пусть Толстая Каблучная, на которую они свернули, и не думала давить стенами прохожих, а их хватало. Горожане ходили, говорили, открывали и закрывали двери, продавали, покупали, жевали на ходу. Иногда они ругались, иногда хохотали. Толстый старик у заляпанных известкой ворот надсадно звал какую-то Лину, в открытый подвал скатывали бочонки, на углу по очереди пихали друг друга двое мальчишек со злыми сосредоточенными рожицами, а на другой стороне улицы, едва не сталкиваясь лбами, шептались три тетки в суконных накидках. Это очень походило на жизнь, но почему-то казалось, нет, не смертью – небытием, мороком, сквозь который было нужно пройти. Они и шли – молча, быстро, отрешенно. Куда и зачем, Робер не представлял, но Алва в себе никогда не сомневался. Про себя Эпинэ подобного сказать не мог, вот свои долги Иноходец помнил, и один из них получалось отдать прямо сегодня. Джанис на пару с Пьетро выводил из города графиню Савиньяк и знал, где осталась Марианна. Теперь Робер это тоже знал – бывший моряк рассказал, куда идти, а потом вызвался помочь. Сам.
«Славная она была, – объяснял он, – красавица ваша, и держалась молодцом. Шла, шла, дошла – и на тебе! Жаль бросать было, а куда деваться? С нами – графиня, городишко полыхает, мародеры как белены объелись, мы и удрали, хоть и не по-людски оно…»
Некуда было им деваться! Спасать нужно то, что еще можно спасти; погибни не только Марианна, но и Арлетта, лучше бы не стало никому. Другое дело, что женщин и принца надо было выставить из Олларии сразу после поездки в Фрамбуа, а он тянул и тянул, пока не стало поздно.
4
Стоунволл был убедителен. Не прячься в сумке древняя маска и сиди в Олларии просто мятежники или бушуй просто чума, Лионель бы согласился. А если бы полковник знал столько же, столько маршал, он бы не уговаривал.
– Нет, – Лионель поймал и удержал достойный севера взгляд. – Мое присутствие требуется именно здесь, и чем дальше, тем сильней. Когда обстоятельства изменятся, я приму их в расчет.
– Благодарю вас. Разрешите идти?
– Идите.
Исполнивший свой долг драгун с чистой совестью удалился. Лысый Томас был до такой степени неглуп, что понял: у Савиньяка есть резоны, спрашивать о которых бессмысленно. Дураки либо слепо верят начальству, либо наоборот, во всем видят ошибки, эти порой даже выглядят умными. Пока не возьмутся за дело сами, как Колиньяр или Феншо. Занятно, что одной из первых глупость Оскара заметила Катарина, впрочем, мужская глупость ярче всего вспыхивает в присутствии женщин. С умом хуже, влюбленный умница может растеряться, хотя Ариго не сплоховал, как и серебряная Ирэна. После длинной беды счастье хватают быстрей, эти двое схватили, так что правильно он спровадил мужа к жене… И отменного командующего авангардом – к Эмилю.
Ли усмехнулся, хотя сейчас его никто не мог видеть, и вернулся к столу. Лумель, в котором Бешеный со свитой решили ждать вестей от Заля, мирно коптил небо множеством дымовых труб. По всем прикидкам, раньше чем через три дня произойти не могло ничего, кроме снега, так что войну до поры до времени потеснили разномастные загадки, к которым все упорней цеплялись воспоминания. О Сильвестре, о Нохе, о попойке с Рокэ, когда они, отсмеявшись, вдруг заговорили о смерти, вернее о том, что врывается в пробитую смертью брешь.
– Соберано Алваро умер в своей постели, – с раздражением бросил тогда Алва. – Там, где он хотел. Дела были в полном порядке, а завещания он не менял после смерти Карлоса. Кроме бумаг с печатями я не получил ничего, от отца не получил… Приехал Хуан, назвал меня соберано, и все.
– Но один ты остался не тогда.
– А я один? – засмеялся Росио. – Тогда кто ты? Леворукий? В Гаунау так бы и подумали, но у нашего Врага глаза все же зеленые.
– Жаль…
– Жаль, что ты не в Гаунау? Ну, так доберись!
– Ты можешь вытащить меня из дворца?
– Я не стану этого делать.
Была осень, его первая дворцовая осень. Торка кончилась лишь немногим позже, чем юность. «Фульгаты» об уходе Савиньяка жалели, столица же не сразу поняла, кто пришел.
Тех, кого пришлось убить, Лионель почти не вспоминал, а о брате любовницы Колиньяра позабыл сразу же после беседы с кардиналом. Сильвестр согласился считать причиной дуэли одну из фрейлин, хотя даже дворцовым гобеленам было ясно – покойник ответил за язык сестры. Уже не гобелены додумались до того, что свежеиспеченный граф получил отпущение не только за прошлое. Сплетни будто ножом отрезало, но любовника одной дряни и мужа другой это не спасло – олень с вороном были слишком злы. Оллария урок усвоила, а вот они с Росио не сообразили, что схватили за горло не одну лишь женскую злобу.
Проэмперадор тщательно, точно на уроке, выводил на бумажном листе виньетки, предоставив памяти рыться в любых могилах, как бы ни болело и какие бы призраки оттуда ни лезли. Смерти отцов они с Алвой не почувствовали, но вот Ренкваха… Он сопровождал августейшую чету на прогулке, больше похожей на похороны, вернее, на ожидание нотариуса с завещанием. Кто-то, кажется, герцогиня Колиньяр, заговорила о землях Эпинэ, дядюшка Рафиано ответил маминой сказкой о торопливом ызарге и скромном ежане. Первым рассмеялся почти никогда не делавший этого Придд, вторым – Гогенлоэ, и капитану королевской охраны стало жутко и при этом муторно, как перед куском солонины, из которого лезут черви. Подобной брезгливости Ли от себя не ожидал, потому и запомнил. Это было за день до сражения, в котором бездарно сгинуло потомство Анри-Гийома. Ли провел при дворе еще шесть лет, но больше его так не прихватывало. Второй и последний раз это случилось в Торке, когда бурный день перетекал в разухабистую ночь, и рядом не наблюдалось ни единого Колиньяра. Он только что пообещал Хайнриху рамку для Фридриха, мясо на столах было свежей свежего, а тюрегвизе вызывала желание прыгнуть через огонь… Зря он этого не сделал!
