– Прелестный повод, – Алва окинул глазами внутренность храма, после чего заглянул в колодец и перевел взгляд на потолок. – Ро, подойдите-ка. Здесь что-нибудь изменилось? Если не считать гробниц.
Почему-то он вообразил, что колодец высох, а вода стояла у самых краев, качая голубые холодные звезды. В Барсине – Фульгат, здесь – Найер, и тоже невозможно яркий. Эпинэ не удержался, опустил руку в прозрачную стужу, зимой поток не принесет лилий, их просто нет.
– Колодец не изменился… Как странно!
– Что именно?
– Здесь он настоящий, в Барсине – обманка, а со стороны не отличишь. И звезды отражаются одинаково, четче, чем на небе.
– Особенно если учесть, что неба здесь нет. – Рокэ тоже коснулся воды и быстро провел мокрыми пальцами по лицу. – Доберемся до Кольца, напишите Арлетте. Она вас любит, и ей от вас теперь скрывать нечего.
– Напишу, – пообещал Робер. Как Ворон с наследником змеюки-Бертрама, а теперь еще и Салиганом умудрились не просто влезть в душу, но и согреть ее, Иноходец не понимал, просто рядом с болью угнездилось нечто, не дающее захлебнуться потерей. С первого же дня невидимого вдовства, когда он очнулся в уже разобранном лагере, помня безумный разговор у реки и не зная, был ли тот на самом деле. Если да, жизнь становилась окончательно пропащей, но дожить ее было нужно хотя бы в память Левия и Никола.
5
Дожить… Для начала попробуй хотя бы встать! Робер зашарил по земле в поисках перевязи, нашарил Котика, тот как-то странно гавкнул и осторожно прихватил погладившую его руку, не давая подняться. Эпинэ не противился, лежал и смотрел в облака, сам не зная, чего ждет. Оказалось, Ворона.
– Я вам не снился, – сказал тот, протягивая перевязь. – Готти, пусти. Вставайте, сударь, здесь неплохо, но лучше оставить этот берег за спиной. Дракко оседлан. Вот, выпейте… Валме с вином вы не дождались, а от одной касеры голова не болит.
Робер выпил и сел в седло. Марианна умерла, он жил и куда-то ехал, уже не мечтая о ставшем ненужным доме. Ближе к вечеру с ним поравнялся Алва, но ничего не сказал, просто пристроился рядом. Сперва маршал молчал, потом принялся вполголоса напевать. Наверное, это было привычкой, ведь он пел даже в тюремной карете.
Золото осенней степи, конский топот, серебро с чернью Старого парка, стук трости, стук копыт, невидимое солнце и только песня все та же. Чужая, непонятная и при этом чуть ли не родная. Как Старая Барсина.
– Рокэ, я давно хотел спросить, о чем эта песня?
– О пока еще не любви. Говорят двое – она и он. На талиг наши кантины звучат странновато, но вы поймете. Постойте-ка…
Полон день тревоги, а закат – огня.
– Всадник одинокий, пожалей коня.
Засыпает ветер и встает луна,
Всадник одинокий, я в ночи одна…
«Я в ночи одна»… Это могла бы сказать, прошептать, простонать Лауренсия среди своих непонятных растений, а Вицушка попросила бы пожалеть коня. И Матильда, стань она юной – тоже. Пусть будет счастлива с бровастым епископом, вот уж кто любит жизнь, и этой любви достанет двоим!
Ищет тополь ветер, стынут капли звезд,
От луны до песни протянулся мост;
Ледяная зелень предвещеньем дня…
– Женщина ночная, позабудь меня!
Он хотел забыть, он просил забыть, да что там забыть! Он умолял и приказывал бежать, и Марианна подчинилась… У Катари было слабое сердце, а смерть пришла к ней на острие кинжала. О сердце Звезды Олларии никто не думал, и меньше всех она сама, а оно не выдержало ужаса, сквозь который пришлось пробираться. Баронесса пережила чудовищную дорогу, но не отдых. Как лошадь, которую загнали. Ужас загнал… Марианна не умерла – ее убили, как и Левия, и Никола с Жильбером. Пожары бы не вспыхнули, а болезнь спала бы годами. Жозина бы тоже жила, если б не тетка Маран, а Мараны – если б служанка меньше любила госпожу. Все они могли уцелеть, но смерть сказала: «Мое!»
– Рокэ… Сколько раз я обязан вам жизнью?
– Мне – нисколько. Вы цените жизнь, даже когда она ведет себя с вами мерзко, и жизни становится стыдно. В конце концов, вы будете счастливы, иначе зачем бы светило солнце?
– Солнце?
– Луна, звезды, костры, свечки… Догоняйте или… страдайте!
Посылать коня с места в карьер Алва умел, Робер тоже, а Дракко хотел бежать и за Соной, и просто так. В лицо ударил ветер, зазвенела под копытами степь. Марианны не было, а он жил, Марианны не было, а он гнался за черным ветром и хотел жить, жить, жить!
Скрещены дороги, за спиной рассвет… – Всадник одинокий, ночи больше нет.
– Марианна могла бы вас полюбить! Когда вы ушли… Выиграли у этого Килеана и ушли.
– Нет.
– Она мне сказала.
– Она ошибалась, Ро. Нужно любить тех, кто готов остаться, баронесса это в конце концов поняла. Вас вообще любят, именно как вас… Без сапфиров, морисков-убийц и страшных слухов, вам они без надобности.
Опять запел… А ночь кончается вместе с парком. Ушли в заросли кошки, ветер стал пахнуть дымом. Впереди полумертвый город, позади, за поющей уже не людям водой, могила и колодец со звездами. Рокэ сюда вернется с цветами, он обещал, а вот ты просто ушел.
Скрипнет зло подпруга, звякнут удила,
– Я тебя забуду, я тебя ждала…
– Я не хочу возвращаться, – громко сказал Робер. Не Алве, но герцог обернулся. – Ни в Лаик и ни сюда… Вообще.
– А вам и не к кому, – утешил Ворон. – Не разбазарьте свою свободу, из нее может выйти отличное счастье. Со временем.
За спиной – дорога, впереди закат
– Женщина ночная, я приду назад…
Санкт-Петербург – Москва, 2010–2016
