– Ричард сам решил… уехать, – как назло, отряд тащится шагом, нет бы сменить аллюр. На рысях не очень-то поизливаешься.
– Дикон не мог иначе! У него не осталось ни дома, ни государя, и он слишком горд, чтобы просить прощения. Герцог Алва должен его найти! Он не пеняет даже вам, а эр обязан защищать своего оруженосца.
– Алва освободил Ричарда от клятвы. – Что будет, если Рокэ найдет убийцу Катари? А что будет, если это выпадет тебе?! – Я не знал, что Реджинальд встречался с Вороном.
– Это тайна, – признался с очередным вздохом надорец, – но мы с сыном были очень близки, а Наль в свой последний приезд пытался меня во многом переубедить. Вам я расскажу!
– Так ли это нужно сейчас? – Робер привстал в стременах, надеясь увидеть хоть что-то, пригодное для немедленного обсуждения. Не было ничего, даже облаков на горизонте.
– Реджинальд бы этого хотел, – решил за покойного сына отец, – он так вас уважал! Он умолчал о вашем… предприятии, но теперь я понимаю, почему Наль заговорил об Алве – он меня готовил. Я был просто потрясен.
Ларак уставился на собеседника в ожидании отклика, и Робер обреченно спросил:
– Могу я узнать, чем?
– Тем, что мой сын обратился к Ворону за помощью. Требовалось во что бы то ни стало предотвратить дуэль, которую Ричард бы не пережил. Сперва Наль пошел к кансилльеру… Еще одна страшная, невосполнимая потеря!
– Судя по всему, Штанцлер спасать Дикона не стал.
– Эр Август не счел себя вправе вмешиваться в дело чести. Он обещал предупредить герцога Алва подметным письмом, только письма так ненадежны… Реджинальд решился на личную встречу и отыскал Первого маршала Талига в гвардейских казармах. Кэналлиец уже все знал от людей, которые тайно охраняли Ричарда, тем не менее гостя он не отпустил. Понимаете, сын страдал от того, что предает кузена, хоть и ради его же спасения, герцог Алва с этим не согласился. Они проговорили больше часа, только это еще не все. Вы ведь слышали про Октавианскую ночь?
– Разумеется.
– Святого Оноре спас… почти спас мой сын. Беседа в казармах произвела на Реджинальда столь сильное впечатление, что в минуту опасности он решил укрыть преосвященного в доме Кэналлийского Ворона. Мой сын надеялся, что слуги во главе с неким Хуаном, чьей обязанностью было защищать Ричарда, найдут выход, но этого не потребовалось, потому что вернулся господин.
– Об этом я слышал.
– Так жаль, что епископ Оноре погиб. Представляете, госпоже Арамона удалось смягчить сердце кузины, пересказав ей проповедь преосвященного… Кузина винила герцога Алва как в бедах Талигойи, так и в своем несчастье, которое не исчерпывалось вдовством. Она была немыслимо одинока.
Об этом Робер тоже слышал, причем не единожды. Печальный граф вбил себе в голову, что быть счастливым, когда несчастны Окделлы – предательство и подлость. Ларак рвался к любимой и при этом жестоко страдал, а с ним вместе страдал вынужденный слушать о Мирабелле Робер.
– Конечно, – с грустью признавал надорец, – кузина не умела располагать к себе, как умеет герцог Алва, но ее ненависть родилась из репутации герцога и неудачной шутки Эгмонта. Кузина всем сердцем была предана сперва мужу, затем его борьбе и, наконец, его памяти, но лишь две женщины смогли в полной мере устоять перед роковым обаянием Ветра – ее величество и госпожа Арамона. Кузина Мирабелла… Эгмонт предпочитал появляться в обществе без супруги, однако незадолго до восстания герцогиня Ноймаринен пригласила герцогиню Окделл лично. Эгмонт не мог ничего сделать. Вы понимаете?
– Наверное… – невпопад пробормотал Робер, пытаясь сосредоточиться на ушах Дракко. – Этикет есть этикет.
– Получилось ужасно, – Ларак понизил голос, – ведь Эгмонт встретил в Ноймаре свою былую любовь. Я стал свидетелем этого кошмара. Кузен был столь потрясен, что не успел поддержать подвернувшую ногу супругу. Мирабелла упала и повредила щиколотку. Случившийся рядом герцог Алва, отринув приличия, отнес ее в дом на руках. Эгмонт страдал от незалеченной раны, подобное было бы ему не по силам, как и мне. Кузина выглядела растерянной, но такой счастливой… Возможно, она надеялась, что внимание Кэналлийского Ворона возбудит в сердце Эгмонта ревность, но тот был слишком расстроен встречей с изменницей.
– Эгмонт первым отказался от своей… – зачем-то напомнил Робер, – от своего чувства.
– Долг для кузена был превыше всего, – Ларак горестно поджал губы, надо думать, вспомнил о собственной слабости. – Кузен принес в жертву свое счастье, но не любовь, и был вправе рассчитывать на то, что возлюбленная поступит столь же самоотверженно. Увы, Айрис Хейл предпочла все забыть. Увидев свою супругу на руках у кэналлийца, Эгмонт представил себе другую женщину и другого южанина. Простите, если я вас оскорбил, я не имел в виду истинных талигойцев.
– Что вы… – если кого и можно назвать истинным талигойцем, так это Ворона, но не спорить же! – Я так понимаю, что Эгмонт не смог… скрыть своих чувств.
Новый вздох, молчание. Неужели конец? Какое там!
– Эгмонт сказал… – теперь Ларак шептал, хотя лошадей Мирабелла не занимала совершенно, – сказал, что был лучшего мнения о добродетели Карлионов… Кузен тяготился супружеским долгом и выискивал повод от него отказаться, а герцог Алва этот повод ему невольно дал. Так в сердце кузины вошла ненависть…
Моя покойная супруга преклонялась перед хозяйкой Надора, но лишь ее величество и госпожа Арамона выше злословия! Аурелия полагала, что упрек Эгмонта справедлив, и прояви кэналлиец настойчивость, Мирабелла бы не устояла. Церковь учит, что искушения посылает Враг, и кузина сочла Алву посланцем Леворукого. Гибель Эгмонта в Ренквахе ее в этом лишь укрепила.
– Эгмонт ошибался, – Робер поторопил Дракко, но надорец поступил со своим гнедым так же. – То, что мы проиграли, стало бедой для нас и спасением для Талига.
– Вы… Вы так думаете?!
– А вы нет?
– Вы правы, – внезапно согласился граф Ларак. – Именно это и ужасно.
– Ничего подобного, – замотал головой Эпинэ, понимая, что сейчас-таки пошлет Дракко в галоп. – Ужас кончается, когда мы начинаем делать то, что в самом деле нужно. Причем нужно не только нам.
Глава 3
Дриксен. Окрестности Эзелхарда Талиг. Акона
400 год К.С. 17-й день Осенних Волн
1
Бруно таки встал. По всем правилам – с фашинами и канавами. Последнее было отнюдь не роскошью – сразу за лагерем с северной стороны начиналась та самая Мокрая тропа, на которую фельдмаршал не пустил Хеллештерна и по которой вовсю разъезжали местные. Тракт здесь начинал сильно забирать на запад, так что кесарской дорогой до города выходило куда дольше, чем болотным проселком.
Руппи проводил взглядом ползущую в сторону Эзелхарда повозку с желтыми бочонками. Возчику было начхать и на столичную грызню, и на субординацию, не позволявшую фельдмаршалу и принцу мчаться на соединение с генералом. Южная армия с достоинством ожидала, когда ее нагонит Горная, а фок Гетц с не меньшим достоинством запаздывал: лояльность – лояльностью, а фанаберии – фанабериями. Олаф, прежний Олаф, стань он сухопутчиком, появился бы уже вчера, в крайнем случае, сегодня утром. Что поделать – ни безродный Ледяной, ни великий барон Шнееталь не думали, как воспримут их спешку бермессеры с хохвенде, они просто делали дело.
