– Эй, гражданин Кривач, на выход!
– Неужели и меня к «Кукушке» сегодня, – побледнел профессор, поднимаясь с лавки.
Таким нелестным именем обитатели камер звали тюремную канцеляристку, некрасивую, обычно растрепанную барышню в короткой юбке, в обязанности которой вменялось объявлять тюремные приговоры.
Вернулся профессор быстро, не прошло и четверти часа. На мои расспросы просто протянул маленькую бумажку-квиток. В слабом, чуть колеблющемся свете электролампочки я сумел прочитать:
«Петроградская коллегия Г. П. У. признала гражданина С. П. Кривач-Неманец виновным по ст. 58 п. 4, и ст. 58 п. 6 уголовного кодекса Р. С. Ф. С. Р. и постановила приговорить С. П. Кривач-Неманец к высшей мере наказания – расстрелу, с заменой 3-мя годами заключения в Соловецком лагере особого назначения».
– Начинали по шестьдесят четвертой и шестьдесят шестой, закончили по пятьдесят восьмой,
[27] – пошутил он подозрительно бесцветным тоном, пока я пытался осознать смысл приговора. – Да только итог один.
– Но три года, это же совсем немного, – попробовал возразить я. – Можно сказать, амнистировали! Вы же в прекрасной форме, еще успеете на свободе погулять!
– Нет, Лешенька, – покачал головой старый чех. – Летом у меня был шанс пристроиться где-то на пересылке до холодов. А сейчас этапом, с моими больными легкими, да еще на Соловки… гарантированное убийство. Подлое, знаешь ли, не хотят своими руками дуло нагана в седой затылок толкать. Для этого у них, – он особым тоном выделил это слово, – припасены в достатке мороз, голод и шпана.
Трехлетний срок был, в общем-то, не слишком редок для узников «библиотечной» камеры, среди которых хватало пожилых людей. Следователи с ними не торопились, так что некоторые умирали прямо в тюрьме, буквально, от старости. К примеру, на второй день после моего перевода в общую камеру, немало меня напугав, скончался некий генерал Шильдер.
[28] По словам друзей, его держали в заключении за переписку с вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Еще один старик уже несколько месяцев находился, что называется, на грани: худой как скелет на неразгибающихся ногах, голова совершенно лысая, желтая, покрытая редкими волосиками как у чудовищного птенца, ввалившийся беззубый рот, частичная потеря памяти. Иногда он впадал в длительное обморочное состояние, которое внешне ничем не отличалось от смерти. Раз за разом соседи ошибались и вызывали к нему как мертвому лекпома, то есть лекарского помощника.
Грешным делом, я считал такой порядок чем-то типа неизбежного уровня революционного зверства. Просто так отпустить контру выходит не по-коммунистически, но и наказать реально не за что. Вот и дают три года «шпионской деятельности»… Отчаянно жаль, что тут не принято брать в зачет время предварительного заключения, однако все равно, три года отработки на лесоповале не казались чем-то невероятно ужасным.
Однако сам факт замены расстрела «всего-то» тремя годами здорово меня напряг:
– Неужели все настолько плохо?
– Не хотел тебя пугать раньше времени, – ответил учитель, не поднимая взгляда от пола. – Сильных, молодых – хорошо, если треть возвращается.
[29] Для такого старика, как я, дорога в один конец. Уж лучше бы пуля! Но ты, – каким-то немыслимым напряжением сил он одернул себя и даже улыбнулся, – Ты молодой, за себя не переживай, вижу – хваткий парень, всегда вывернешься.
– Но как же так?! – в растерянности промямлил я. – Неужели они не понимают?!
Ничего более умного в мою голову не приходило.
– Знаешь, Алексей, – неожиданно перешел на тихий, едва уловимый шепот Кривач-Неманец, – как-то еще в двадцать третьем пришлось мне переводчиком выступать на одном интересном допросе… Тогда я еще им, то есть товарищам нашим, – он опять подчеркнул интонацией явно неприятное слово, – верил. Мне уж точно не судьба, а вот ты твердо запоминай. Есть во Франкфурте на Майне, найдешь, поди, Metzler Bank. Там снят в сейфе ящик отдельный, предъявить права на который может тот, кто назовется Oberst Ludwig Richter. Прямо так и никак иначе, буква в букву, дай, сейчас запишу, после зазубришь.
Профессор дотянулся до старой газеты и быстро вывел слова огрызком карандаша. После чего продолжил:
– Не беспокойся, документа никакого не спросят, просто порядок такой. Имени, конечно, мало будет для банкиров, так что запоминай пароль: Tatsachen gibt es nicht, nur Interpretationen.
[30] Все понял?
Я только смог кивнуть в ответ, повторяя про себя кодовую фразу. Дождавшись, пока я окончательно все уложу в голову, старый чех продолжил свой рассказ:
– Не знаю, что там точно, но ценность наверняка не малая. За эти слова пятерых убили, а потом еще и мой начальник с замом друг друга перестреляли. Лишь про меня… хе-хе, забыли, идиоты краснопузые. Думал, выберусь с очередной делегацией из совдепии, пригодится, чтоб старость не в ночлежке провести. Но не судьба видать, так хоть тебе сгодится, – он легко отмел мою слабую попытку возразить. – Не спорь со старшими, не надо. Обещай только, если сможешь, отомстить… За меня тоже!
– Все, что будет в моих силах, – без всякого пафоса подтвердил я.
Деньги казались сущей мелочью на фоне еще не случившейся, невероятной, но все равно неизбежной гибели такого выдающегося человека как Кривач-Неманец.
– Ничего, – он положил руку на мое колено. – Я свое отжил. А ты себя береги. И вообще… Совсем старый стал, дурака свалял. Забудь про месть, слышишь, забудь! Сможешь добраться до Германии, проживи все, что найдешь, в свое удовольствие, а о Совдепии думать забудь. Купи фольварк где-нибудь в Баварии, девку найди посимпатичнее, детей настрогай десяток. Вот… Вот это и будет самый лучший ответ большевикам!
– П-п-постараюсь, – пробормотал я, едва сдерживая слезы.
– А теперь давай на боковую, – резко сменил тему старый чех.
