Случайно переведенные в Шпалерку «везунчики» от сохи принимали окружавший меня кошмар за счастье. Паек полный до граммов, тепло, охрана руки-ноги не распускает, как чудо наяву – водоснабжение и канализация. В избытке грамотные сокамерники, готовые просто так, со скуки, написать заявление, ходатайство, прошение, а то и просто письмо – куда угодно, хоть в саму Лигу Наций.
На этапе, в звериной борьбе за нары, крестьянам просто не хватало сил. Забавно, даже толстобрюхие попы или пожилые чиновники-интеллигенты, неуклюжие, лысые и полуслепые, в толкотне вагона оказались куда как проворнее и сильнее землепашцев, оттеснив последних на нижние нары, а то и под них, на пол, точнее сказать – на верную смерть. Теперь оттуда (или, правильнее сказать, с того света) можно поймать лишь робкие взгляды загнанных лошадей, так «сеятели и хранители земли русской» посматривают на более сильных и оборотистых граждан СССР. И, разумеется, на меня в их числе.
Верхние полки, к моему несказанному изумлению, захватил пролетариат. Каторжане-рабочие разобрались по заводам и представляли собой хоть и совершенно пассивную, но сносно организованную и оттого опасную силу. Кроме того, большая их часть явно получала неплохие передачи с воли, так что они больше походили на отправившихся на заработки «свободных» граждан, чем зэков. Тем более что последнее не слишком противоречило фактической стороне дела – данный контингент партия и правительство держали подальше от гиблых Соловков. А так как страдающих от отсутствия знающих рук заводиков в Карелии хватает, то у работяг имеются совсем неплохие шансы вновь увидеть свои семьи.
Среднеярусная интеллигенция удивляла разнообразием типажей. Церковники, холя остатки былой дородности, тихо и кротко ненавидели всех. Контрики из бывших надменно игнорировали запуганную мелкотравчатую шелупень бумагомарателей и счетоводов. Нэпачи настороженно косились на окружающих из-за меха воротников и шапок, да покрепче прижимали к себе чемоданы с барахлом. Около самых дверей браво жался пяток нахохлившаяся парней-одногодков, явно студентов и детей высокопоставленных родителей – судя по тому, что сам начальник конвоя с извинениями: «Уж вы, ребята, не серчайте на нас: служба такая!», передал им большой кондитерский пирог и цветы.
[119] Я долго пытался придумать что-то общее, то, что могло бы их всех объединить в силу, способную дать отпор накатывающей волне великого террора, но немало не преуспел.
Тем временем наши вагоны дернулись, поклацали буферами, затем тронулись, сперва неспешно, с медленным, перетряхивающим весь вагон стуком колес по бесконечным стрелкам, а потом, после сцепки с хвостом обычного пассажирского поезда и выходом на «главный ход», все быстрее и быстрее, на далекий и страшный север. Передвижная клетка дергалась и валилась из стороны в сторону, хрустела брусьями рамы, скрипела жестью обшивки, замерзшие осколки стекол играли в лучах солнца серыми алмазами. Три пары колес на подозрительно частых стыках грохотали как слабоумный барабанщик. Однако пассажиры принимали скулеж жалкой конструкции без страха, они вполне освоились на новом месте. Как по команде все зашевелились, послышались мат и смех, кто-то принялся доставать еду, другие жалкий паек, а некоторые – вполне аппетитную домашнюю снедь. Я, было, хотел последовать их примеру и даже вытащил заначенную краюху, но меня остановил Михаил Федорович:
– Ты пить что собираешься?
И, правда, запаса воды в вагоне никто не предусмотрел.
– Если по дороге не отцепят, послезавтра в Кеми будем, – наставительно добавил опытный спутник. – Охрана о нас позаботится только в случае серьезной задержки, поэтому не хватай куски, а медленно рассасывай маленькие частички.
На фоне подобной суеты успех реанимационных мероприятий бригады урок прошел почти незамеченным. Лидер шайки явно пришел в себя, сравнительно молодой, лет сорока, с правильными чертами лица, чуть сглаженными запущенной черной с проседью щетиной, в иной ситуации он мог бы легко сойти за чиновника средней руки, сейчас же, скрючившись на грязной, брошенной на пол ветоши, он давился спазмами судорожного кашля, прижимая при этом обе руки к груди. И вид его огромных, мосластых кистей сразу рушил услужливо нарисованный воображением образ интеллигентного человека.
– Не иначе чахотка заела, – с нескрываемым злорадством прокомментировал ситуацию Михаил Федорович. – Пожалуй, тебе и волноваться не стоит, не доживет он до лагеря.
– Но с ним порвется ниточка к моим бумагам! – возразил я в расстроенных чувствах.
Едва ли посвященных в тайну документов из будущего много, скорее всего, он всего один такой. Будет ли его смерть благом? Вот, попробуй, угадай!
Как только мне удастся вырваться из лагеря и таки вернуть себе спрятанный на чердаке телефон – бумаги 21-го века, по идее, без надобности. Бери в руки артефакт и ломись спасать страну, то есть в кабинет начальника, который повыше. А там, как мне «проверят и поверят», по команде свыше чекисты уголовный мир перевернут с примерным прилежанием, но уже не для доказательств моего происхождения из будущего, а чтобы не оставлять врагам улик и свидетелей. Найдут – хорошо, не найдут – для осуществления моих целей сие значения не имеет.
Вроде бы относительно доступный и логичный план, но… Черт возьми, для его осуществления нужна самая малость – вернуться! Самое простое тут, разумеется, оттрубить срок от звонка до звонка, ведь на первый взгляд «трешка» не кажется слишком большим испытанием. Вот только надо помнить коварство большевиков: каэры из советских концлагерей возвращаются в столицы до крайности редко. Без протекции друзей и родственников их в лучшем случае ждет подконвойная ссылка на перевоспитание в какой-нибудь Нижний Тагил. В худшем – можно получить «без шанса на отказ» предложение в стиле: «работай, где работал, только без конвоя и за зарплату». Или вообще бесхитростную довеску пары-тройки лет к сроку.
Что случится с моим LG в жаре и холоде за шесть, семь, а то и восемь лет? Не превратится ли «карета в тыкву», то есть электроника будущего в куски мертвого пластика и стекла, ничего дуболомам в погонах не доказывающие, а потому имеющие шанс раствориться в бездонных сейфах Лубянки, так и не попав в руки настоящих экспертов?
Не лучше ли мне сразу рассчитывать на обычную жизнь советского инженера? В борьбе обретать горб и грыжу, то есть лет эдак через десять полуголодного житья в коммуналке разработать ламповый контроллер для электропривода с широтно-импульсной модуляцией. Попутно вылизывать анус партактива в безнадежной попытке пережить великую чистку тридцать седьмого года – с контрреволюционной судимостью. А после – проявить безмерный героизм в окопах Великой Отечественной или трусливо отсидеться за бронью оборонного производства. Как альтернативный вариант – от беспросветных перспектив ломануться через границу куда-нибудь в сторону Китая, в гости к «добрым» партизанам Мао-Цзедуна… Хотя тогда уж лучше сразу в ближайший сарай – вешаться.
