Постепенно разглядел камеру, по сути большую, почти квадратную комнату, площадью квадратов в семьдесят. Потолок – слегка сводчатый, поддерживаемый посередине двумя тонкими металлическими столбами, серый, так что глазу не за что зацепиться. Зато пол устроен куда интереснее, вернее, до него еще надо было добраться. На высоте сантиметров сорока вся камера была покрыта настилом, на котором в определенном порядке лежали спящие: у боковых стен – в два ряда, головами к стенам, ногами внутрь камеры; посередине – головами к центру. Между границами каждых двух рядов оставалось по узкому проходу. В тех местах, где спали люди большого роста, зазора не оставалось.
Несколько человек приподнялись и с любопытством рассматривали меня.
– В этом проходе, налево, под щитами, третье место свободно. Ложитесь, – прервал мои мысли человек в белье. – Не будут пускать, пожалуйста, настаивайте, место там есть.
– Как под щитами? – в панике переспросил я.
– Ну да, на полу, – совершенно спокойно подтвердил бывший бухгалтер. – Да вы не удивляйтесь, все новички так начинают. Месяца через два, если Бог даст, не переведут куда-нибудь, переберетесь на верхний ярус.
Только тут до меня дошло, что под сплошной людской массой на нарах есть второй, не менее плотный слой людей. Делать нечего, аккуратно протиснулся между обращенными друг к другу ногами двух рядов и нагнулся к полу в указанном месте. Желание лезть в кучу спящих, ползком под доски, в вонючую темноту, резко пропало. Тем более за окнами постепенно светало, и я решил вернуться, докемарить на свободном пятачке у двери.
– Что же вы, товарищ? – опять приподнялся староста. – Не положено так, охрана ругаться будет.
– Не хочу беспокоить спящих, – попробовал оправдаться я.
– Так бы и сказали, что страшно с непривычки, – хмыкнул мой первый камерный гид. – Приспособитесь, хотя… – он задумчиво поскреб пальцами лысину, – одежонка у вас, товарищ, справная, организм молодой. Есть местечко получше, но рядом с уборной, так что там открыто окно все время, то есть неприятно пахнет и холодно. Зато не так тесно, пойдемте!
Мы протиснулись вперед до самой стены. Действительно, в углу располагались две койки, занятые спящими, между ними просвет сантиметров в тридцать. На полу – вообще никого.
– Берите тюфяк и ложитесь здесь, – староста с трудом подавил зевок. – Хорошее место, не кривитесь, еще благодарить будете. И ушел досыпать.
С трудом и отвращением я пропихнул соломенный матрас и занял свое новое место жительства. От унитаза, к которому стояла вечная очередь, по полу тянул густой, отвратительный запах. Каждые несколько минут шумел слив воды. Меня вновь охватило чувство унизительной безнадежности. На прежнем месте можно с ума сойти от одиночества, и тут не лучше, никуда не деться от людей, ползучей липкой вони, грязи, и… Черт возьми, да тут все в клопах! Только чудом, а скорее благодаря пройденной школе одиночки я сдержался от крика.
Заснуть все же не смог. Уже примерно через час в камере стало проявляться какое-то шевеление. Некоторые осторожно поднимались и приближались к умывальнику, становясь в очередь.
– Подьем! Подьем! – понеслись из коридора слова команд.
Поднялся и староста:
– Товарищи, пожалуйста, поднимайтесь, закуривайте!
Все зашумело и зашевелилось: послышались разговоры, смех, легкая перебранка. Мало с меня было миазмов туалета, теперь по воздуху поплыли сизые клубы удушливого махорочного дыма. Верхние щиты снимались, их вместе с тюфяками быстро и ловко вытаскивали куда-то в коридор, за решетку. Из-под них поднимались спящие на полу. В один момент в камере образовалась такая непроходимая толкучка, что непонятно было, как все эти люди умещались ночью, шутка ли, более чем по заключенному на квадратный метр!
* * *
Человек – это такая скотина, ко всему привыкает. Только что я сходил с ума от грязи и тесноты, которая не дает ни есть, ни спать, ни минуты покоя. К концу дня я чувствовал себя смертельно усталым, разбитым и мечтал о той минуте, когда, наконец, все утихнет, и можно будет отрубиться от реальности в коротком забытьи. Ночью, не имея возможности заснуть от духоты, вони, шума уборной, храпа, стонов и сонных криков соседей, с тоской ждал утра, когда, наконец, можно подняться. Но уже через пару недель, к собственному же немалому удивлению, я вполне освоился с совершенно невероятными по прежней жизни условиями.
Тяжелее всего оказалось привыкнуть к вездесущим вшам и клопам. Хорошо хоть им почему-то не слишком нравилась моя полная синтетики одежда. Тем не менее, пришлось освоить в полной мере искусство «выворачивания белья». Так тут называют смену лицевой и изнаночной стороны трусов по мере появления гнид в складках – с последующим тщательным вылавливанием и раздавливанием между ногтей паразитов, перебегающих поближе к теплому телу.
Спустя же месяц я научился находить некоторые плюсы в ситуации. Во-первых, сумел сильно поднять свой авторитет, благодаря предложению «псевдоэлектронной» очереди в туалет.
[25] Вместо того чтобы каждый день выстраиваться в колонну по одному перед одним унитазом, на стену пристроили самодельную досочку с тридцатью деревянными номерками, вешающимися на маленькие колышки. Около уборной прикрепили циферблат со стрелкой и тридцатью нумерованными делениями. Соответственно, желающие разбирали номерки, а после использования – цепляли обратно, заодно передвигая стрелку на следующее деление. Простая мера основательно уменьшила пустую толкотню.
Во-вторых, мне удалось поправить вопрос с питанием, своим и сокамерников. Надо сказать, тюремное меню удивляло меня еще со времен одиночки. Первое же дежурство по тюремной кухне («обычных» заключенных тут широко привлекают к работам по уборке и благоустройству) открыло страшную поварскую тайну: что каша, что суп варятся паром, в специальных котлах под высоким давлением. То есть, при в общем-то достаточном количестве и калорийности, они начисто лишены витаминов. Сначала я отнес подобную глупость на слабость советской экономики и лень персонала, но… По странному совпадению оказалось, что из списков допустимых к передачам аккуратно вычеркнуты свежие овощи, яблоки, лимоны, ягоды, молочные продукты, – буквально все, что может поставить заслон на пути цинги и фурункулеза.
Уж не знаю, умышленно администрация ослабляет заключенных в надежде, что болезненная слабость и апатия быстро сломают волю к сопротивлению, или налицо убийственная безграмотность. В любом случае, терять здоровье я не собирался. Поэтому в ход пошли старые добрые проростки пшеницы, ржи, гречи, овса и прочих злаков. Чего уж проще, ведь в зерне особого недостатка не было, воды и жестянок тоже хватало. А результат оказался на загляденье, не прошло и пары недель, а камеру стало не узнать! С лиц ушел нездоровый землистый цвет, заметно сократилось количество пустых и глупых ссор «ни из-за чего», все чаще слышался смех.
