Я притаилась и замерла, думая, что он поймет, что я уже успокоилась, и опять уснет.
Он перестал меня гладить, и я ждала, что он вот-вот погрузится обратно в глубокий сон, из которого я его внезапно вырвала посреди ночи.
Я тихонько лежала и растравливала свои душевные раны, уговаривая себя, что еще неизвестно, что там случилось, и, может, Леше удалось выжить, спастись. И вообще, чего я так распереживалась за человека, который казался равнодушным ко мне, который использовал мой интерес, чтобы втереться ко мне в доверие, чтобы подобраться поближе к Закидонскому; который заранее продумал, как меня спрятать так, чтобы не нашли ни свои, ни чужие, и пришел, чтобы устроить мне побег, чтобы меня спасти…
Растравить раны мне удалось на славу. Слезы опять полились из глаз куда-то к ушам, впитывались в Пашин свитер. Я старалась не шевелиться и не всхлипывать.
– Ты чего? – не выдержал Павел и приподнялся на локте, пытаясь в полной темноте заглянуть мне в лицо. – Это я тебя чем-то обидел? Накричал на воде? Ты брось, это же обычное дело, все орут, все матерятся.
Я зарылась поглубже лицом в его свитер и замотала головой.
– А чего тогда? – Он не отставал и тихонько тряс меня за плечо.
– У меня друга убили, – уже откровенно всхлипнула я, – а он меня спас, сюда тайком отправил, с Адмиралом заранее договорился, а они пришли раньше, и его… застрелили… А я убежала через чердак, и теперь даже не знаю, выжил он или умер.
– Ну вот, не знаешь, а плачешь. А может, живой? Вот домой вернемся, и все выяснится.
Мы уже сидели, и он продолжал меня уговаривать и гладить по спине, а я – плакать, уцепившись обеими руками за его свитер и прижимая его к лицу.
– Ну все, все, давай уже спать. Утро вечера мудренее. Нам завтра в «Пушку» идти.
– Меня Адмирал не пустит, – еле слышно буркнула я ему в свитер, когда слезы мои снова иссякли, мы улеглись обратно и накрылись сползшим спальником и бушлатом.
– Пустит, – уже сонно проворчал Павел, привычным жестом обхватывая меня вместе с моим «коконом», как ребенок, засыпая, обнимает свою плюшевую игрушку.
Перед рассветом я проснулась одна в темной еще палатке, накрытая пашиным спальником, заботливо подоткнутым мне под бока и под ноги. Сам он исчез вместе со своим бушлатом.
Я дала себе волю еще немного погреться и понежиться, приняв удобную позу, не придавленная ничьими огромными лапами. Я лежала и грызла ноготь, думая о том, что Паша, может быть, прав: вернусь и узнаю, что Леша там жив-здоров. Ну немного продырявили парня, куртку попортили… Но на душе скребли даже не кошки, а тигры и леопарды.
Снаружи послышались тяжелые медвежьи шаги. Молния у входа в палатку свистнула, и Паша ввалился внутрь, холодный и мокрый, снял бушлат, без церемоний залез ко мне под спальник, обхватил меня сзади ледяными руками и, дрожа, стуча зубами, прерывисто запыхтел мне в затылок. Потом согрелся и задышал ровно и глубоко.
Я так и не смогла заснуть, борясь с тиграми и леопардами в душе, пока Адмирал не гаркнул свой «Подъем, господа сплавщики!»
В «Пушку» Адмирал меня пустил, хотя перед этим я слышала, как они спорили и как Павел его убеждал, что я справлюсь, что я вполне нормально «выгребаю», и да, под его, Пашину, ответственность. И что в случае чего он, Паша, сам за мной нырнет. Я ликовала, забыв про свои ночные кошмары и тревоги. «Пушкой» меня пугали второй или третий день. К тому же у меня ныли все мышцы, какие только нашлись в моем теле: спина, живот, бока и особенно руки и плечи. Я ощущала себя слегка одеревеневшей и боялась, что в самый ответственный момент подкачаю. Однако мы прошли порог как по учебнику, хорошенько разогнавшись на шивере и продавив «бочку» нашей «четверкой», как баржой. Я чувствовала себя героем и победителем, Паша сдержанно улыбался моим восторгам, Адмирал не ругался, и то хорошо. Во второй половине дня нам разрешили остаться на берегу, пока другая партия сплавщиков «каталась». Я немного поошивалась возле костра, надеясь, что кому-нибудь да пригожусь с готовкой обеда на всех. Меня посадили чистить картошку, потом лук. Потом, когда закинули все в котел, меня прогнали, и я побродила вокруг лагеря, помня, как легко здесь заблудиться. Я снова наткнулась на стадо коров. В этот раз с ними гуляли еще молодые лошадки и ослик. Лошадки отказались меня к себе подпускать, а ослик оказался ласковым и разрешил почесать себя за ушами.
Я вернулась в лагерь, когда все уже пообедали, и съела свою похлебку в гордом одиночестве, над рекой, свесив ноги с каменистого обрыва, слушая рев воды.
Гоша умудрился напроситься на чей-то катамаран и катался сейчас по второму кругу.
Паша сушил весла (и неопреновые костюмы) и маялся. Увидев меня, пинающую сосновые шишки, он оживился и позвал меня в горы.
– Там наши собираются на источник сходить. Это в семи километрах отсюда примерно. – Он махнул рукой куда-то вдоль реки, вверх по течению. – А я хочу сходить туда, – и он показал рукой поперек от реки, туда, где над лесом возвышалась горная гряда. – Пойдешь со мной?
Я кивнула.
– Или хочешь на источник? – на всякий случай уточнил он.
Я замотала головой:
– Нет. Хочу туда.
Идея тащиться куда-то в большой и шумной компании мне не улыбалась.
А к Павлу хоть я и относилась настороженно, но пока он на меня не рычал и не хмурился, он производил впечатление хоть и угрюмого, но спокойного и надежного человека, с которым можно сходить в разведку. Хотя, признаться, своим предложением он меня удивил. Я согласилась скорее из любопытства.
Мы пошли налегке, не взяв даже бутылки с водой.
Поначалу шагать было даже легко: мы шли по лесистому склону. Иногда проглядывало солнце, и, хотя под соснами было довольно тенисто, мне стало жарко, и я сняла с себя ветровку и обвязала вокруг пояса. В лесу еще лежал снег местами, но уже цвели какие-то не виданные мной ранее цветочки. Павел мимоходом указал мне на красивые желтые цветы на низкорослых кустиках и сообщил, что это дикий рододендрон. Я не успела ни полюбоваться, ни понюхать, потому что он, взяв довольно скорый темп, не собирался его снижать и давать мне отдых. Я пыхтела за ним, упрямо сжав зубы и стараясь не показывать, что уже выдохлась. Я ругала себя за то, что переоценила свои возможности. Ругать его за то, что, вероятно, он тоже переоценил мои, мне почему-то в голову не пришло. Я взмокла и стала подумывать вслух о том, чтобы снять и бросить где-нибудь на склоне верхнюю одежку, оставшись в тельняшке и легких леггинсах. А штаны и куртку подберу на обратном пути. Павел сказал, чтобы я так не делала.
Я снова скрипнула зубами и продолжила подъем.
Лес стал редеть. Я умирала от жажды. Павел сделал наконец остановку и сунул мне в руки кусок шоколадки. Я послушно сжевала три квадратика, и пить мне захотелось еще больше.
Странный мужик этот Павел. Он заявил мне, что пить нельзя. Ему так, видите ли, инструктор когда-то говорил.
