Мы часто встречаем взрослых людей, которые возмущаются, когда надо бы не обратить внимания, презирают, когда надлежит сочувствовать. Потому что в области негативных чувств мы самоучки, потому что, обучая нас азбуке жизни, нам преподают только несколько букв, а остальные скрывают. Что же удивительного, если мы читаем с ошибками?
Ребенок чувствует неволю, страдает из-за сковывающих его уз, тоскует по свободе, но не находит ее, потому что оковы, меняя форму, сохраняют суть запрета и принуждения.
Мы не в силах изменить нашей взрослой жизни, потому что воспитаны в неволе, мы не можем дать ребенку свободу, пока мы сами в кандалах.
Если бы я выбросил из воспитания все то, что прежде времени сковывает моего ребенка, это встретило бы суровое неприятие и его ровесников, и взрослых. Разве необходимость прокладывать новые пути, тяготы движения против течения не были бы ярмом еще более тяжким? Как горько расплачиваются в школах-интернатах недавние вольные птицы деревенских двориков за несколько лет относительной свободы в поле, конюшне, людской…
Я писал эту книгу в полевом лазарете, под грохот пушек во время войны, одной только программы снисходительности было мало.
Ущербность отвечает на презрение презрением
99. Почему девочка в нейтральном возрасте уже так сильно отличается от мальчика?
Потому что, помимо общей детской ущербности, она подвержена дополнительным ограничениям как женщина. Мальчик, лишенный прав из-за того, что он ребенок, обеими руками захватил привилегии пола и не желает делиться с ровесницей:
«Мне можно, я могу, я же мальчик».
Девочка – чужеродный элемент в их среде. Один из десяти непременно спросит:
– Зачем она с нами?
Стоит возникнуть ссоре, в которой мальчики сами разберутся, щадя самолюбие другого, не грозя ему изгнанием, как девочке мгновенно адресуют жестокое:
– Не хочешь – вали к своим.
Охотнее общаясь с мальчиками, девочка становится подозрительной личностью и в собственной среде:
– Не хочешь – катись к мальчишкам.
Ущербность отвечает на презрение презрением – защитная реакция задетой гордости.
Только исключительная девочка не сдастся, посмеется над общественным мнением, станет выше толпы.
В чем выразилась враждебность толпы детей к девочкам, которые играют с мальчиками? Возможно, я не ошибусь, утверждая, что эта враждебность создала бескомпромиссный суровый закон:
«Девочка опозорена, если мальчик увидит ее трусики».
Этого закона в той форме, какая принята среди детей, не могли выдумать взрослые.
Девочка не может свободно бегать, потому что, если она упадет, то прежде чем она успеет оправить платьице, уже слышится злобное:
– О-о-о, трусики, трусики!
«Врешь!» Или вызывающее: «Ну и что такого?» – говорит она, покраснев, смущенная, униженная, сконфуженная.
Пусть только она попробует подраться: окрик остановит и парализует ее.
Девочки не такие ловкие, как мальчики, – поэтому они меньше достойны уважения; они не дерутся, зато обижаются, ругаются, ябедничают и плачут. А тут еще взрослые требуют уважения к ним.
С какой радостью дети говорят о ком-нибудь из взрослых:
– А мне его слушаться не надо.
А девчонке нужно уступать – с какой стати?
Пока мы не освободим девочек от пресловутого «это неприлично», истоки которого в особенностях их одежды, напрасны попытки сделать их друзьями мальчиков. Мы решили эту проблему на свой лад: отрастили мальчикам длинные волосы, опутали их такой же густой сетью правил приличий – и пускай теперь играют вместе. Вместо того чтобы растить мужественных дочерей, мы удвоили число женоподобных сыновей.
Короткие платья; купальные, спортивные костюмы; новые танцы – смелые попытки решения проблемы на новых принципах. Сколько в предложениях моды кроется размышлений! Надеюсь, что это не легкомыслие. Не стоит обижаться и критиковать: в обсуждении так называемых щекотливых тем мы храним верность предрассудку осторожности. Я не хотел бы возобновлять попытку обсуждения всех этапов развития всех детей в короткой брошюрке.
Почему они не хотят сказать, как все есть на самом деле?
100. Ребенок, который вначале радостно плывет по поверхности жизни, не осознавая ее мрачной глубины, предательских течений, скрытых чудищ, затаившихся враждебных сил, доверчивый, восхищенно улыбающийся красочным чудесам, внезапно пробуждается от лазурного полусна и с остановившимся взглядом, затаив дыхание, дрожащими губами испуганно шепчет:
– Что это? почему? зачем?
Пьяный качается, слепой палкой нащупывает дорогу, эпилептик падает на тротуар, вора ведут в тюрьму, лошадь подыхает, петушка зарезали.
– Почему? Зачем все это?
Отец говорит сердитым голосом, а мама все плачет, плачет. Дядя целует служанку, она ему грозит пальцем, они смеются, смотрят в глаза друг другу.
Взволнованно говорят о ком-то, кто родился под темной звездой, и ему за это ноги поломать надо.
– Что это, почему?
Он не смеет спросить.
Он чувствует себя маленьким, одиноким и беспомощным перед лицом таинственных сражающихся сил.
Он, бывший прежде владыкой, желание которого было законом, вооруженный своими слезами и улыбкой, богач, владеющий мамой, папой, няней, вдруг понял, что это они завели его для собственного развлечения, что не они для него, а он – для них. Чуткий, как умный пес, как царевич-заложник, он оглядывается вокруг и вглядывается в себя.
Они что-то знают, они что-то скрывают. Они не то, чем себя называют, и они требуют, чтобы и он не был тем, кто он есть на самом деле. Они восхваляют правду – а сами врут и заставляют врать других. Они совершенно по-разному говорят с детьми и друг с другом. Они смеются над детьми. У них своя жизнь, и они сердятся, когда ребенок хочет проникнуть в нее, они хотят, чтобы он легко верил им, они радуются, когда наивным вопросом он обнаруживает, что не понимает.
Смерть, животные, деньги, правда, Бог, женщина, разум – во всем словно ложь, фальшь, какая-то скверная загадка, унизительная тайна. Почему они не хотят сказать, как все на самом деле?
И ребенок с грустью вспоминает свое раннее детство.
Тем сильнее обида, что ему не хотят помочь
101. Второй период неуравновешенности, о котором не могу сказать ничего определенного, кроме того, что он существует, я назвал школьным. Это название-отговорка, название от незнания, название отступления, один из множества ярлыков, которые наука пускает в оборот, создавая видимость, обманывая профанов, прикидываясь, что знает, когда сама еле-еле догадывается.
Школьная неуравновешенность – это не перелом на границе младенчества и раннего детства и не период созревания.
