Физически: это изменения к худшему во внешности, сне, аппетите, пониженная сопротивляемость болезням, появление скрытых наследственных дефектов, плохое самочувствие.
Психически: одиночество, душевный разлад, враждебность к окружению, легкая податливость моральной заразе, бунт врожденных склонностей против навязанных воспитательных влияний.
«Что с ним случилось? Я его не узнаю!» – вот характеристика от матери.
Иногда:
«Я думала, что это капризы, сердилась, наказывала его, а он, видимо, уже тогда был болен».
Для матери неожиданностью стала тесная связь между замеченными физическими и психическими изменениями.
«Я приписывала это дурному влиянию товарищей».
Да, но почему же среди множества одноклассников он выбрал плохих, почему он так легко их послушался, почему они так легко повлияли на него?
Ребенок, болезненно отрывающийся от самых близких и еще слабо сросшийся с детским коллективом, тем сильнее обижается, что на него сердятся, что ему не хотят помочь, что не к кому обратиться за советом, не к кому притулиться.
Когда видишь эти внезапные перемены в интернате, где много детей, где из ста нынче один, а завтра другой вдруг «портится», становится ни с того ни с сего ленивым, неловким, сонным, капризным, раздражительным, дерзким, лживым, чтобы через год снова обрести равновесие, «исправиться», трудно сомневаться, что эти перемены зависят от процесса роста, некоторое представление о котором дают объективные беспристрастные инструменты: весы и ростомер.
Мне кажется, будет время, когда весы, ростомеры, а может, еще и другие изобретенные человеческим гением инструменты станут сейсмографом скрытых сил организма, позволят не только распознавать, но и предвидеть.
Ребенок хочет, чтобы к нему относились серьезно
102. Неправда, что ребенок хочет стеклышко из окошка и луну с неба, что его можно подкупить поблажками и уступчивостью, что он врожденный анархист. Нет, ребенок обладает чувством долга, не навязанным насильно, любит порядок, не отказывается от правил и обязанностей. Он только хочет, чтобы бремя не было чересчур тяжким, чтобы оно не ранило ему спину, чтобы он встречал понимание, когда зашатается, поскользнется, усталый, остановится, чтобы перевести дух.
«Попробуй! Посмотрим, сможешь ли поднять столько, сколько шагов пройдешь с грузом, сможешь ли сделать столько каждый день» – вот основной принцип ортофрении
[10].
Ребенок хочет, чтобы к нему относились серьезно, хочет доверия, хочет получить от нас подсказки и советы. Мы же относимся к нему шутливо, беспрестанно подозреваем, отталкиваем непониманием, отказываем в помощи.
Мать не хочет привести факты врачу, к которому пришла за консультацией, предпочитает говорить общими фразами:
– Нервная, капризная, непослушная.
– Факты, уважаемая пани, симптомы.
– Подружку укусила. Прямо стыдно сказать. А ведь любит ее, всегда с ней играет.
Пятиминутная беседа с девочкой, и выясняется: она ненавидит «подругу», которая смеется над ней, над ее платьями, а маму назвала «помойной теткой».
Другой пример: ребенок боится спать один в комнате, приходит в отчаяние при мысли о приближающейся ночи.
«Почему же ты мне не сказал?» – «Но я же говорил!»
А мать отмахнулась: стыдно, такой большой мальчик, а боится.
Третий пример: плюнул в бонну, вцепился ей в волосы, с трудом оторвали.
А бонна ночью брала его в постель и велела прижиматься к ней, грозилась, что запрет его в сундук и бросит в реку.
Пугающе одиноким может быть ребенок в своем страдании…
Милости просим, к вашим услугам
103. Реальный период безмятежности и затишья. Даже «нервные» дети снова становятся спокойными. Возвращается живость, детская целостность, гармония жизненных функций. Тут и уважение к старшим, и послушание, и хорошее поведение, и нет мучительных вопросов, капризов, выходок. Родители снова довольны. Ребенок внешне ассимилируется с мировосприятием семьи и окружения, пользуясь относительной свободой, не требует большего, чем ему дают, остерегается высказывать свои взгляды, заранее зная, какие из них будут приняты враждебно.
Школа с ее сильными традициями, шумной и красочной жизнью, расписаниями, требованиями, заботами, поражениями и победами, книжка-подружка становятся содержанием жизни. Факты не оставляют времени на бесплодные рассуждения.
Ребенок теперь уже знает. Знает, что не все в мире в порядке, что есть добро и зло, знание и незнание, справедливость и несправедливость, свобода и зависимость. Не понимает – ну и пусть, да и какое ему, в конце концов, дело до всего этого? Он со всем соглашается, плывет по течению.
Бог? Надо молиться, в сомнительных случаях к молитве докинуть милостыню, так все делают. Грех? Раскаешься, и Бог простит.
Смерть? Ну что ж, нужно плакать, носить траур, со вздохом вспоминать, так все делают.
Они хотят, чтобы ребенок был образцовым, примерным, веселым, наивным, благодарным родителям… милости просим, к вашим услугам.
«Пожалуйста, спасибо, извините, мамуля велела кланяться, желаю от всего сердца (а не от половинки)» – это так просто, легко, а зато заработаешь похвалу, купишь себе покой.
Он знает, когда, к кому, как и с какой просьбой обратиться, как ловко выкрутиться из неприятного положения, чем кому угодить, и только рассчитывает, стоит ли овчинка выделки…
Хорошее душевное самочувствие, физическая ловкость делают его снисходительным, склонным к уступкам; родители, по сути дела, добрые, мир, вообще-то, не плох, жизнь, если не обращать внимания на мелочи, – прекрасна.
Этот этап, который может быть использован родителями, чтобы подготовить себя и ребенка к подкарауливающим новым проблемам, – период наивного покоя и беззаботного отдыха.
«Помогли мышьяк или железо, хорошая учительница, каток на пруду, каникулы на даче, исповедь, материнские наставления».
Родители и ребенок обманывают себя, что они уже поняли друг друга, договорились, что преодолели все трудности, в то время как близок час, когда не менее важная, чем рост, но наименее всего подчиненная современному человеку функция размножения начнет трагически запутывать все еще действующую функцию развития личности, смутит душу и атакует тело.
Между периодами жизни нет пограничных столбов
104. Снова всего лишь попытка узнать истину, мелкие подпорки в ее понимании и опасность заблуждения, что истина уже в твоих руках, а на самом деле у нас только тень ее контура.
Ни период возмущения, ни период уравновешенности не являются объяснением явления, это только его популярные ярлыки. Познанные тайны мы вычерчиваем в виде объективных математических формул, другие, перед которыми мы бессильны, смущают и возмущают нас. Пожар, наводнение, град – это катастрофа, но только по шкале оценки убытков, которые они приносят; посему мы организуем пожарную команду, строим плотины, подстраховываем, защищаемся. К веснам и осеням мы приспособились. С человеком же мы сражаемся безуспешно, потому что, не зная его, не умеем гармонизировать с ним жизнь.
