Сто дней ведут к весне. Еще нет ни одного стебелька, ни одной почки, а уже в земле и кореньях звучит приказ весны, которая таится в укрытии, дрожит, выжидает, набирает силы – под снегом, в голых корягах, в морозном вихре, чтобы вдруг взорваться расцветом. Только поверхностное наблюдение видит непорядок в изменчивой погоде мартовского дня. Там, в глубине, скрыто то, что последовательно и логично зреет со дня на день, строится и марширует; мы только не умеем отделить железного закона астрономического года от его случайных, мимолетных столкновений с законом менее известным или не известным вовсе.
Между периодами жизни нет пограничных столбов, это мы их расставляем, так же, как раскрасили карту мира в разные цвета, установив искусственные границы государств, меняя их раз во сколько-то лет.
«Он из этого вырастет. Это переходный возраст, это изменится» – и воспитатель со снисходительной улыбкой ждет, когда же счастливый случай придет на помощь.
Каждый исследователь любит свою работу за муки поисков и наслаждение борьбы, но исследователь добросовестный еще и ненавидит ее: за страх ошибок, которые она несет, за иллюзии, которые она создает.
Каждый ребенок переживает периоды старческой усталости и хмельной полноты жизнедеятельности, но это не означает, что следует потакать или защищать, так же как не означает, что следует бороться или закаливать. Сердце не поспевает за ростом, значит, надо дать ему отдых, а может, наоборот – побуждать к более активному действию, чтобы оно окрепло, выросло? Эту проблему можно решить только индивидуально, в каждом конкретном случае и в каждый конкретный момент, однако нужно, чтобы мы завоевали доверие ребенка, а он заслужил наше.
А прежде всего нужно, чтобы знание действительно знало.
Не повторяем ли мы ошибку столетней давности
105. Следует произвести тщательную ревизию всего того, что мы приписываем сегодня периоду созревания, с которым мы всерьез и справедливо считаемся, но, может быть, преувеличенно и односторонне; а главное – не разбирая составляющие его факторы? Разве исследование предыдущих этапов развития не позволило бы объективнее приглядеться к этому новому, но всего лишь одному из многих периодов неуравновешенности, с чертами, похожими на прежние, лишить его нездоровой таинственной исключительности? Разве мы искусственно не обрядили созревающую молодежь в униформу неуравновешенности и беспокойства, как детей – в униформу покоя и беззаботности, разве не передается ей это наше внушение? И не влияет ли наша беспомощность на бурное течение процесса? Не слишком ли много говорится о пробуждающейся жизни, заре, весне и порывах, и не слишком ли мало фактических научных данных?
Что преобладает: явление общего бурного роста или развитие отдельных органов? Что зависит от изменений в кровеносной системе, сердце и сосудах, от нарушенного или качественно изменившегося насыщения кислородом тканей мозга и их питания, а что – от развития желез?
Если некоторые явления вызывают панику среди молодежи, болезненно поражая ее, собирая богатый урожай жертв, ломая ряды и неся с собой уничтожение, то это не потому, что так должно быть, но оттого, что так происходит в сегодняшних социальных условиях, что все способствует именно такому течению этого фрагмента жизненной орбиты.
Легко поддается панике уставший солдат; легче поддаться ей, недоверчиво глядя на тех, кто командует им, подозревая измену или видя нерешительность командиров; еще легче, когда его терзает беспокойство, незнание, где он, что перед ним, что по сторонам и за ним; когда атака начинается внезапно. Одиночество благоприятствует панике, сплоченная колонна, плечом к плечу, умножает спокойное мужество.
Молодежь, утомленная ростом и одинокая, без разумного руководства, заплутавшая в лабиринте житейских проблем, вдруг сталкивается с врагом, имея преувеличенное представление о его сокрушительной силе, не зная, откуда он взялся, как от него укрыться и защищаться.
Еще один вопрос.
Не путаем ли мы патологию периода созревания с физиологией, не сформировали ли наши взгляды врачи, наблюдающие лишь maturitas difficiles, созревание трудное, ненормальное? Не повторяем ли мы ошибку столетней давности, когда все нежелательные симптомы у ребенка до трех лет приписывали тому, что у него режутся зубки? Может быть, столько же, сколько сегодня сохранилось от мифа о «зубках», через сто лет останется от легенды о «половом созревании».
Когда он о чем-то догадывается
106. Исследования Фрейда о сексуальной жизни детей запятнали детство, но разве они очистили тем самым молодежь? Развеивание любимой иллюзии о незапятнанной белизне ребенка развеяло и другой мучительный миф: что вдруг «в нем пробудится зверь и бросит его в болото». Я привел эту банальную фразу, чтобы подчеркнуть, насколько фаталистичен наш взгляд на эволюцию влечения, так же связанного с жизнью, как и рост.
Не пачкает и не клеймит туман рассеянных чувств, которым только сознательная или неосознанная развращенность преждевременно придает форму; не клеймит никого и непонятное поначалу «нечто», которое медленно и на протяжении многих лет все более явно окрашивает чувства представителей обоих полов, чтобы в момент созревания влечения и полной зрелости органов привести к зачатию нового живого существа, преемника в веренице поколений.
Половая зрелость: организм готов без вреда для собственного благополучия дать здорового потомка.
Зрелость полового влечения: четко оформившееся желание нормального соединения с представителем противоположного пола.
У молодежи мужского пола половая жизнь начинается иногда прежде, чем созреет влечение; у девушек это осложняется в зависимости от факта замужества или насилия.
Трудная проблема, но тем глупее беспечность, когда ребенок ничего не знает, и возмущение, когда он о чем-то догадывается.
Не потому ли мы грубо отталкиваем его всякий раз, как его вопрос касается запрещенной области, чтобы, оробев, он не отважился бы в будущем обращаться к нам, когда начнет не только предчувствовать, но и чувствовать?
Любовь в период созревания не бывает чем-то новым
107. Любовь. Ее взяло в аренду искусство, пришпилило крылья, а на них набросило смирительную рубашку; попеременно то вставало перед ней на колени, то било по морде, усаживало на трон и выгоняло на угол улицы торговать собой, совершало тысячу глупостей обожания и глумления. А лысая наука, водрузив на нос очки, признавала ее достойной внимания лишь тогда, когда могла изучать ее гнойники. Физиология любви возглашает только одностороннее: «служит для сохранения рода». Этого слишком мало, слишком убого. Астрономия знает о Солнце больше, чем то, что оно светит и греет.
В результате любовь в целом представляется безумной и грязной, и уж всегда подозрительной и смешной. Достойна уважения только привязанность, которая всегда приходит только после совместного рождения законного ребенка.
Поэтому мы смеемся, кода шестилетний мальчик отдает девочке половину своего пирожного; смеемся, когда девочка буйно краснеет в ответ на поклон соученика. Смеемся, поймав школьника на том, что он вглядывается в ее фотографию; смеемся, что она вскочила с места, чтобы открыть дверь репетитору брата.
