Евреи – важный вопрос, но потом вы поймете, завтра. Да, мы знаем и помним. Важный вопрос, но не единственный.
Мы не обвиняем. То же самое было с поляками, и то же самое творится, даже сейчас, с Польшей и Палестиной, с Мальтой, и Мартой [?], и с матерым пролетарием, с девицей и сиротой, с милитаризмом и капитализмом.
Но не все вместе. Должна быть некая очередь и некие пункты повестки дня.
Вам тяжко, и нам нелегко. Без накрытого стола, где во время оно можно было бы укрыться от докучливых дебатов.
Придется тебе, брат, выслушать программную речь Истории – о новой карте126.
* * *
1 августа 1942 года
Когда картофельная ботва слишком разрасталась, по ней проезжали тяжелым катком, который давил ее в кашу, чтобы дать плодам в земле лучше вызреть.
* * *
Читал ли Марк Аврелий Соломоновы притчи? Его дневник так утешает127.
* * *
Я ненавижу или, может быть, только стараюсь бороться с отдельными личностями. Такие вот Хеллеры, такие вот Гитлеры128. Я не обвиняю немцев: они работают или, скорее, логически и результативно планируют, – вот они и сердятся, что им мешают. Глупо мешают.
И я мешаю. Они даже снисходительны. Только устраивают облавы и велят стоять на месте – не шнырять по улицам и не путаться под ногами.
Они мне делают добро, потому что, шныряя и путаясь, я могу получить в голову шальную пулю. А так я безопасно стою под стеной и могу спокойно и внимательно смотреть и думать.
Вот я и думаю.
* * *
В Мышинце остался старый слепой еврей129. Он шел с тростью среди телег, коней, казаков и пушек. Какая жестокость – оставить слепого старика.
– Они хотели забрать его с собой, – говорит Настя. – А он уперся, что не уйдет, потому что некому сторожить синагогу.
Знакомство с Настькой я завел, помогая ей найти ведерко, которое забрал у нее солдат, обещал вернуть – и не вернул.
Я – слепой еврей и Настя.
* * *
Мне так мягко и тепло в постели. Очень трудно вставать. Но сегодня суббота – в субботу утром я взвешиваю детей перед завтраком. Наверное, в первый раз мне неинтересно, каким будет результат недели. Должно быть, они все же прибавили в весе. (Не знаю, почему вчера на ужин выдали сырую морковь.)
* * *
На месте старого Азрилевича – молодой Юлек. «Вода в боку». У него трудности с дыханием, но по другой причине.
Те же постанывания, движения, жесты, обида на меня, самовлюбленность и актерская жажда обратить внимание на себя; возможно, даже и месть за то, что я о нем не думаю.
Сегодня у Юлека первая спокойная ночь за неделю. У меня тоже.
* * *
У меня тоже. С того момента, когда день приносит столько враждебных и мрачных впечатлений и переживаний, сны совершенно пропали.
Закон равновесия.
Терзает день – утешет ночь. Удачный день – мучительная ночь.
О перине я написал бы монографию.
Крестьянин и перина.
Пролетарий и перина.
* * *
Я уже давно не благословлял мир130. Попробовал в эту ночь – не получилось.
Я даже не знаю, где я заблудился. Очистительное дыхание более или менее получилось. Но пальцы остались слабыми, энергия не протекала через них.
…Верю ли я в результативность? Верю, но не в мою. Индия! Свята Индия!
* * *
С каждым днем меняется облик квартала.
1. Уголовщина.
2. Зачумленные.
3. Токовище.
4. Сумасшедший дом.
5. Игорный дом. Монако. Ставка – голова.
* * *
Самое главное, что все это уже было.
Нищие, зависшие между уголовщиной и больницей. Кабальный труд: не только мышечное усилие, но и честь, девичья честь.
Униженные вера, семья, материнство.
Торговля всеми духовными благами. Биржа, где фиксируют, сколько весит совесть. Курс колеблется, как сегодня курс свеклы и жизни.
Дети живут в постоянной неуверенности, в страхе. «Вот тебя жид заберет!», «Я тебя дядьке отдам!», «Вот тебя в мешок посадят и унесут!»
Сиротство.
Старость. Унижение и моральное увядание и разложение.
(Во время оно заслужить старость, заработать на нее было правильно. Сейчас силу и годы жизни покупают. И мерзавец имеет шанс дожить до седых волос.)
Панна Эстерка.
Панна Эстерка не хочет жить весело или легко. Она хочет жить в красоте – хочет, чтобы ее жизнь была прекрасной. Прощаясь с нами, передала нам почту.
Если она не вернется сюда и сейчас, потом мы встретимся в другом месте. Мы уверены, что она принесет другим столько же добра и пользы, сколько и нам.
* * *
4 августа 1942 года
1
Я полил цветы, бедные растения сиротского дома, растения еврейского приюта. Спекшаяся земля вздохнула.
За моими действиями следил охранник. Раздражают его или трогают эти мои мирные действия в шесть утра?
Он стоит и смотрит. Широко расставил ноги.
2
Прахом пошли усилия вернуть Эстерку. Не знаю, оказал бы я ей услугу или навредил и обидел, если бы мне удалось ее вернуть.
– Где она попалась? – спрашивает кто-то.
– Может, это не она, а мы попались (что остаемся).
3
Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адика: он недоразвитый и злостно не реагирует ни на какие наказания. Мы не можем за какую-нибудь его пакость рисковать все домом. (Коллективная ответственность.)
4
За Дзельную пока – тонну угля, Руже Абрамович131. Кто-то спрашивает, будет ли там уголь в безопасности.
В ответ улыбка.
5
Хмурое утро. Половина шестого утра.
Вроде бы нормальное начало дня. Я говорю Ханне:
– Доброе утро.
Она отвечает удивленным взглядом.
Прошу:
– Улыбнись!
Улыбки – больные, бледные, чахоточные.
6
Пили вы, господа офицеры, пили обильно и вкусно – за кровь, танцуя, позвякивали орденами – в честь позора, которого вы, слепые, не видели, вернее, притворялись, что не видите.
7
Мое участие в японской войне. Поражение – унижение.
В европейской войне. Поражение – унижение.
