Из писателей я больше всего обязан Чехову – гениальному диагносту и социальному клиницисту.
Дважды посетил Палестину и узнал ее «горькую красоту» («горькая красота Палестины» – Жаботинский146); я узнал динамику и технику жизни халуца, колонистов и мошава (Симхони, Гурари, Браверман)147.
Я узнал волшебный аппарат живого организма во второй раз – в работе адаптации к чужому климату: Маньчжурия, теперь вот Палестина.
Я изведал рецептуру войн и революций – принимал непосредственное участие в войне японской и европейской, в большевистской революции и гражданской войне (Киев), в польско-большевистской; сейчас, уже в качестве гражданского лица, внимательно читаю монтаж «тыла» и кулис. Если бы не это, я бы так и пребывал в отвращении и пренебрежении к гражданской жизни.
Места работы:
1. Семь лет с перерывами как единственный городской врач клиники на Слиской.
2. Более четверти века – в Доме сирот148.
3. Пятнадцать лет в «Нашем доме» – Прушков, Белянские Поля149.
4. Примерно полгода в приютах для украинских детей под Киевом.
5. Был экспертом в Окружном суде по делам детей150.
6. Был референтом немецких и французских журналов для Больничной кассы на протяжении четырех лет.
Войны:
1. Эвакуационные пункты в Харбине и Таолайчжоу.
2. Санитарный поезд (венерические больные революционизированной армии от Харбина до Хабаровска).
3. Младший ординатор дивизионного лазарета.
4. Инфекционная больница в Лодзи (эпидемия дизентерии).
5. Инфекционная больница на Каменке151.
Как гражданин и работник я послушен, но не кроток.
Наказания за свое непослушание я принимал спокойно (за то, что я выпустил из больницы незаконно интернированную семью неизвестного мне поручика, меня наградили брюшным тифом).
Я не честолюбив: мне предлагали написать воспоминания детских лет Маршала – я отказался, ведь я ни разу не видел его живьем, хотя с пани Олей я сотрудничал152.
Как организатор, я совсем не могу быть начальником. Мне очень мешали, и здесь, и во многих других случаях, близорукость и полное отсутствие зрительной памяти. Старческая дальнозоркость компенсировала первый недостаток, второй только усиливается. В этом есть и хорошая сторона: не узнавая людей, я сосредоточиваюсь на делах – без предубеждения, не затаивая обид.
Неотесанный мужлан, стало быть, легко выхожу из себя и действую импульсивно, но благодаря старательно выработанным в себе тормозам гожусь для работы в коллективе.
Испытательный срок я себе назначил четыре недели, начиная – из-за неотложных задач – со среды, самое позднее – с четверга153.
Прошу предоставить служебное жилье и двухразовое питание.
Никаких других условий не ставлю, наученный горьким и болезненным для меня опытом. Под жильем подразумеваю угол, питание – из общего котла, да и от этого могу отказаться.
Гольдшмидт
Корчак
ПЕРВЫЕ ШАГИ НА ДЗЕЛЬНОЙ, 39
[11–12 февраля 1942 года]
Я разослал пять одинаковых писем пану председателю Чернякову, пану доктору Великовскому, Председательнице Майзель, члену совета Глюксбергу и руководителю отдела опеки Люстбергу154.
Содержание письма
Мы спрашиваем:
1. Знаете ли вы, что дети в детском доме по адресу Дзельна, 39, живут в неотапливаемом помещении?
2. Знаете ли вы, что у детей в детском доме по адресу Дзельна, 39, нет ни обуви, ни зимней одежды?
3. Знаете ли вы, что дети в детском доме по адресу Дзельна, 39, получают на обед суп в разное время дня и в 200-граммовых кружках?
Мы спрашиваем:
1. Получив эти сведения, собираетесь ли вы по-прежнему попустительствовать и покрывать своим авторитетом безумное и преступное хозяйствование комиссара Тугендрайха и компании?
2. Собираетесь ли вы это детоубийство называть домом опеки над осиротевшими детьми?
3. Отдаете ли вы себе отчет, что хозяйствование в этом чудовищном доме пыток отравляет работу группе общественников, которые готовы взяться за оздоровление этой душегубки?
С уважением…
Письма были отправлены четвертого февраля. Вернул его только председатель Черняков с припиской:
«1. Я горжусь тем, что мне можно писать такие письма.
2. Я пригласил вас к сотрудничеству на территории Детского дома. 9. II».
Остальные на письмо не ответили.
Независимо от этого, начальнику Генделю, полковнику Шеринскому155 и врачу полковнику Кону намерен отправить следующий запрос:
«Необходимо срочно и немедленно расследовать массовое убийство детей в интернате по адресу Дзельна, 39. Нужно всего несколько дней, чтобы заморозить до смерти голодных детей. Вот что происходит в этом сатанинском вертепе».
Письмо это я прочитал пану Рингельблюму156, спрашивая, можно ли кликнуть клич однодневной забастовки Отдела снабжения с тем, чтобы остановить работу всех пекарен и продуктовых магазинов, пока этот жгучий вопрос не будет решен.
Через пару-тройку дней я получил повестку на заседание по вопросу Дзельной от отдела опеки Еврейского совета.
Присутствовали семеро, руководительницу патроната157 на собрание не пригласили, то есть решили действовать составом профессионалов, на сей раз убрав общественность.
Из речи доктора Майзнера я записал следующие высказывания:
1. Интернат находится на дне пропасти.
2. Уже начинают умирать дети школьного возраста. Дети на пределе возможностей.
3. Семнадцать человек из персонала больны тифом.
4. Никого нельзя обвинять, как гласит русская пословица, лежачего не бьют158.
5. Надо разгрузить интернат – разослать еще живых детей по другим учреждениям, а на Дзельной, 39, интернат закрыть.
Предложение это отвергли единогласно. Дзельную, 39, надо оставить: помочь – реорганизовать – убрать немощных и жуликоватых сотрудников.
Зачитали неумный и лживый отчет за январь следующего содержания:
(копия159 прилагается).
Поскольку предложение доктора Майзнера отвергли, я прочитал письмо, адресованное Отделу кадров Еврейского совета, следующего содержания:
(Копия)
Мое заявление на должность воспитателя приняли и немедленно отправили председателю Чернякову, который отдал распоряжение господину Люстбергу приготовить две бумаги:
