Он покачал головой.
– Наша девочка…
Голос его прервался. Я ощутил холодок под сердцем. Перед
глазами встало ее веселое, всегда смеющееся личико с беспечной улыбкой. Увидел
ее ямочки на щеках.
– Что могло с нею случиться?
– Случилось… – прошептал он.
– Но… что?
Он прошептал так тихо, что я едва услышал:
– Я вернулся вчера, захотелось перекусить… А оказалось,
что хлеб кончился. Марьяна, добрая душа, вызвалась сбегать в магазин, он у нас
открыт все двадцать четыре часа… В подъезде встретила Лену, подругу, сходили
вместе. А когда возвращались… их догнал патруль…
Голос его прервался. Я спросил тупо:
– Чей?
– Со… союзников, – ответил он едва слышно.
У меня кулаки сжались сами по себе. Майданов все еще
называет юсовцев союзниками, даже негодует, когда слышит, как мы зовем
юсовцами, хотя это лишь простое сокращение от US, как сами себя зовем юзерами,
гэймерами, байкерами.
– И… что?
Он всхлипнул, плечи затряслись.
– Лена успела убежать… А Марьяна… ее затащили в машину.
– И что? – спросил я тупо, хотя уже чувствовал
непоправимое.
– Изнасиловали.
У меня стиснулись и челюсти, но я заставил себя выдохнуть,
сказал как можно спокойнее:
– Вы же сторонники половых свобод… Неприятно, конечно,
но примите так… как вы и советовали принимать подобные… инциденты. Смириться,
расслабиться, получать удовольствие…
Я понимал, что это жестоко, но не удержался, чтоб не вмазать
ему в лицо его же сентенции, которыми он доставал нас, соседей. Он закрыл лицо
ладонями. Слезы брызнули, будто придавил спринцовку.
– Вы не понимаете… Она в больнице… В больнице!..
Я спросил быстро:
– Ого… настолько?
– Ее… избили…
– За что?
– Она… она…
– Ну что, говорите же!
– Она противилась. Отчаянно противилась.
Челюсти мои сжались так, что заломило в висках. Чистая и
добрая, открытая всем, она отчаянно противилась распаленным здоровенным
мужикам, в то время как патентованные красотки тут же раздвигают ноги и
стараются получить удовольствие… Что за мир, уничтожить бы его весь,
уничтожить, стереть на фиг, создать другой и заселить заново…
– Как она сейчас?
Он прошептал раздавленно:
– Не знаю. Но она в плохом состоянии. Еще не пришла в
себя… Понимаете, еще не пришла в себя!
Я обнял его за плечи, показавшиеся сразу худыми и
костлявыми, отвел обратно в его квартиру.
– Оставайтесь здесь. Примите валидол. Или корвалол.
Хотите, я вам накапаю?.. А я сейчас сам съезжу в больницу, разузнаю. Может
быть, нужна какая-то помощь. В какую больницу ее отвезли?
Я гнал машину, едва сдерживая себя, чтобы скорость превышать
не больше, чем на разрешенные девять километров. Юсовцы, колотилось в виски
злое. Юсовцы! Наверное, это началось со времен Петра. Иностранцы, облепившие
молодого царя, как голодные мухи свежее дерьмо, были объявлены людьми сортом
выше, чем местные русские. Обидеть иностранца – обидеть самого царя, а это уже
политическое деяние, восемьдесят восьмая статья, дорога на Лобное место, где
ждет, ухмыляясь, палач с большим топором. А то и сам Петр, обожавший
собственноручно рубить головы русским стрельцам, но пальцем не задевший ни
одного иностранца. Мне самому удалось пожить при Советской власти, сам видел,
что обидеть, задеть или оскорбить иностранца – тюрьма на долгие сроки. Неважно,
кто прав на самом деле, но перед иностранцем власти извинялись, а русского
сразу сажали. Так железом и кровью взрастили в русских страх, ненависть и
почтительное уважение к иностранцам. Страх, ненависть, зависть и страстное
желание самим стать иностранцами.
Когда пал «железный занавес», народ ломанулся в посольства.
Выстаивал ночами в очередях, только бы стать этими самыми иностранцами. А те,
которые становились, за океаном работали хоть золотарями, чтобы скопить деньжат
и приехать в отпуск, показаться родным и близким уже «иностранцами». И верно,
им завидовали, на них смотрели как на существ более высокого порядка. Ниже,
конечно, чем настоящие иностранцы, но выше, чем коренные русские.
Так что нечего жаловаться, что сами иностранцы относятся к
нам, как к быдлу. Мы их долго приучали к этому, а они споначалу еще стеснялись,
пробовали на равных.
И все-таки, как я ни успокаивал себя, черная злость
поднималась из глубин души, захлестывала мозг. Все они сволочи! Среди наших
хватает сволочей, но иностранцы – сволочи все! Во всяком случае, те, которые
понаехали. Правы экстремисты, что уничтожают их. Молодцы ребята из РНЕ, что
убивают исподтишка по ночам. Да и не только по ночам, во многие районы Москвы
юсовцы даже на своих бронированных джипах не покажутся и среди бела дня. Не
говоря уже о России. В Приднестровье и Красноярской области губернаторы сразу
объявили, что если на их землях появится хоть одна единица со звездно-полосатым
флагом, она будет немедленно уничтожена. Без базаров.
За перекрестком гаишник указал зебристой палочкой в сторону
бровки. Я послушно подрулил, выключил мотор. Пока опускал стекло, рядом
неспешно выросла фигура в пятнистом комбинезоне, автомат смотрит мне в лицо,
ленивый голос пробасил:
– Документы?
Я оглянулся, гаишник подошел, козырнул. Я нехотя протянул
водительские права ему, минуя здоровенную лапищу парня в костюме спецназовца.
Гаишник проверил документы, заглянул в багажник, даже поводил щупом под днищем,
махнул рукой:
– Все в порядке, езжайте.
– Документы отдайте, – напомнил я.
– Ах да…
Какие-то заторможенные, мелькнула мысль. Явно где-то снова
рванули колабов, а то даже важного юсовца. На другом конце города, а эти здесь
проверяют лишь потому, что приказано проверять всех. Какая-нибудь очередная
показательная операция с пышным названием. Единственная организация, что еще
оказывает реальное сопротивление «ограниченному контингенту» юсовцев в
России, – это РНЕ, остальные либо размахивают кулаками, либо обвиняют друг
друга в развале России, а то и вовсе пошли на некое сотрудничество с
оккупантами, невнятно объясняя предательство тактикой борьбы.
Больница выплыла из-за угла как белый теплоход. Ворота
распахнуты, по обе стороны от асфальтовой дорожки аккуратно подстриженный
газон, зеленый настолько, что как будто сегодня покрасили заново. Я воткнул
машину между приземистой «Тойотой» и «Рено», охранник кивнул издали, мол, все
понял, запомнил, чужого не подпущу, я побежал по широкой, такой же белой
лестнице к дверям.
В холле чистота, приветливый персонал, все улыбаются, словно
в «Макдоналдсе», но по нервам неприятно ударил заметно уловимый запах лекарств.
Мне выдали белый халат. Запах лекарств с каждым этажом становится все сильнее,
я чувствовал, как мне начинает передаваться ощущение чужой боли, страданий,
мучений. Я начал задыхаться, уже кололо в сердце, в печени, заныли колени.
