В информационной войне резонанс общественного мнения может
достигаться чисто формально с помощью удачных вербализаций, типа «Убей юсовца –
спаси планету!», «За убийство юсовца – прощение всех грехов!», «Лучше под танк,
чем под юсовца»… Это все мои придумки, я их запустил через Интернет, на
следующий день их начали повторять по всему миру. Еще через два дня боевики РНЕ
начали их использовать, и, самое значительное открытие – количество терактов
возросло впятеро!
В средствах массмедиа появились поспешно написанные статьи,
где умно и многословно доказывалась ложность этих девизов, но слово не воробей:
вылетит в Интернет – уже не поймаешь, не удалишь, не сотрешь, не форматируешь.
К тому же краткие лозунги, бьющие не в бровь, а в глаз, длинными разоблачениями
не опровергнешь…
Понятно, дальше я не пошел. Силу свою проверил… хотя и так
уверен, что могу перевернуть мир, ведь точку опоры уже нащупал, а ввязываться в
бои местного значения… нет, это не по мне. Я могу выиграть намного больше.
Намного.
Мир перевернулся, теперь сверху нависает его темная часть, а
светлая оказалась внизу. Во тьме проступила желтая изогнутая полоска, похожая
на кожуру дыни. Оказывается, день сменился вечером, а тот незаметно перетек в
ночь. Все это время я бродил, выгранивая постулаты, о которых пока никому не
заикаюсь. И все это время, как теперь смутно вспоминаю, в животе квакало,
шебуршилось, а сейчас уже издохло, живот прилип к спине, а в голове от
обезвоживания нарастает тупая боль.
Кривой месяц, печальный, как Пьеро, висит косо, непрочно.
Его подбрасывают и раскачивают медленно ползущие со стороны Донбасса угольные
тучи. Иногда в них поблескивает, это свет отражается от сколов антрацита.
К бровке вильнул автобус, притормозил, дверцы распахнулись.
Я вспрыгнул на ступеньки, сказал спасибо и положил деньги перед водителем. Тот
их вроде бы не заметил, но когда я ушел в салон и плюхнулся на сиденье,
незаметным движением смахнул в ящик.
В черноте ночи небоскребы со зловеще-желтыми окнами выглядят
странно, словно силуэты, вырезанные из черного картона. Широкая лента шоссе
разделена на две огненные реки: слева навстречу несется стремительный поток
белых огней, справа вместе с нами, но уже в противоположную сторону уходит река
красных габаритных фонарей.
Мобильник зазвонил так пронзительно, что водитель оглянулся
с недоумением. Я поспешно вытащил, гаркнул сердито:
– Алло?
– Бравлин, – послышался усталый голос шефа, –
тебе заказан билет на утро. В четыре тридцать.
– Ни фига себе утро, – вырвалось у меня. –
Что же тогда ночь? Кромешная, опричная?
– А ты что, сова?.. Вот и не ложись вовсе.
– А что случилось?
– Под Красноярском потерпел катастрофу самолет.
Пассажирский. Туда уже вылетела бригада спасателей, а тебе можно не спеша…
Отыщут черный ящик, ты должен быть там, засвидетельствовать. Теперь такова
процедура, а то уже пишут всякое…
Я взмолился:
– Тогда хоть не так рано?.. Дневным самолетом?
– Бравлин, – сказал голос укоризненно, – ты
совсем бесчувственный? Там же люди погибли!
Щелкнуло, я досадливо сунул мобильник в боковой карман, не
люблю держать на виду, не мальчишка и не «новый русский». Автобус подкатил к
остановке, водитель оглянулся, я кивнул, что, мол, схожу. Дверцы распахнулись,
я вышел навстречу ночному воздуху. Между двумя двадцатиэтажными башнями,
подсвеченными с улицы фонарями и фарами машин, чернеет жуткое звездное небо. В
детстве я еще узнавал ковшик Большой Медведицы, серебристый кружок Венеры,
красный уголек Марса, но в Москве небо редко бывает чистым, а смотрим на него
еще реже.
В лифте я нажал кнопку ниже «своей», меня без проблем
довезло до девятнадцатого, дальше я отправился по узкой пожарной, она же
черная, молодежная, бомжатник и еще какая-то – лестнице. Двенадцать ступенек,
можно дальше, но я толкнул слева дверь, меня вынесло на огромный балкон.
Посреди – роскошный белый стол, чем-то похожий на большой праздничный рояль,
такой же блестящий, даже блистающий. Шесть легких пластиковых кресел, изящных,
удобных, располагающих к неспешной беседе с распитием чая.
В нашем доме на каждом этаже по восемь квартир. Четыре по
одну сторону лифта, четыре – по другую. Да не просто вот так сразу по сторонам
лифта, а сперва надо одолеть длинный и широкий, как проспект Мира, коридор,
потом поворот, и только там четыре двери. Еще дальше – отдельный узкий ход по
ступенькам до самого низа. На случай пожара или если вдруг оба лифта застрянут.
Там же от черного хода на каждом этаже дверь на огромный общий балкон,
рассчитанный на эти четыре квартиры.
Дом из-за этих балконов выглядит красиво, экзотично, как
огромный ствол, поросший грибами. Часть жильцов ворчала, любое излишество
удораживает квартиры, кто на эти балконы будет ходить, в каждой квартире есть
свои, туда можно и в трусах, лучше бы метры добавили… да и коридоры зачем такие
агромадныя…
Но дом строили, когда разобщенность достигла такого уровня,
что придумывались даже такие вот меры, полунасильственные, чтобы принудить
общаться жильцов, хотя бы соседей по этажу. Конечно, все это с треском
провалилось, гигантские балконы либо пусты и медленно загаживаются, либо
хозяйственные жильцы сразу поделили и заставили старой рухлядью.
И только у нас, в нашем кусте четырех квартир, на этом
балконе чисто, почти празднично. Сюда регулярно собираемся для чаепития и
ленивого перемывания костей всем, кого вспомним. Все в мире на энтузиастах, и
наша тусовка не исключение: Майданов, мой сосед, с жаром принял идею, что все
наши беды от разобщенности, некоммуникабельности, и героически с нею бьется.
Его жена, милейшая женщина, обеспечивает чаем, сахаром и вареньями, раньше даже
печеньем да сладкими сухариками снабжала только она, пока мы не разобрались что
к чему и не начали покупать «в складчину», но это так называется, мы ж не
немцы, кто будет считаться, каждый покупал при любом заходе в супермаркет
сухарики или печенье, так что Анна Павловна уже слезно умоляет хоть на время
остановиться, квартира-то не резиновая…
Если честно, всем нам недостает общения с себе подобными, но
только сами не в состоянии шелохнуть и пальцем. Что-то мешает, но когда кто-то
организовывает, то мы принимаем участие. Правда, такая тусовка быстро утомляет,
соседи-то разные, попьешь чайку, малость почешешь язык да уходишь, но на другой
день снова тянет пойти и хотя бы послушать, о чем там сплетничают, пообщаться. Своя
тусовка, что по интересам, конечно, лучше, но та обычно на другом конце города,
а здесь только выйти за дверь квартиры…
Я на ходу провел пальцем по блестящей поверхности стола. Ни
пылинки, что значит – либо недавно чаевали, либо соберутся. Жаль, у меня в
кармане билет в Тьмутаракань, даже хуже, ибо Тьмутаракань ближе, чем Сибирь, а
мне срочно лететь туда, это ж четыре часа только в салоне самолета…
Донеслись голоса, я быстро обогнул стол, толкнул другую
дверь и вышел на свою лестничную площадку. Дверь квартиры Майданова распахнута,
оттуда неспешно и хозяйски выходят двое крупных мужчин в штатском. В штатском,
но мощно повеяло скалозубовщиной в добротной помеси с пришибеевщиной. Оба
рослые, элитные, в безукоризненных костюмах. От обоих несет еще и мощными дезодорантами.
За ними семенил Майданов, растерянный, красный, как переспелый помидор, а
следом выглядывала его жена.
