Лютовой и я смотрели на него вопросительно. Лютовой спросил
настороженно:
– Какую дверь?
Шершень поднялся, выудил из карман брелок с двумя ключами.
Лицо его было смущенное.
– Как-то забегался, даже забыл. Наш болельщик после
того, что с Марьянкой… сунул мне вот эти ключи. Мол, если вдруг не успеет
вернуться к шести, чтобы я обязательно заглянул к нему к квартиру. Что
случилось? Он забыл телевизор выключить?.. Знаете что, пойдемте заглянем
вместе. А то как-то неловко.
Лютовой спросил настойчиво:
– Он ничего больше не сказал? На Бабурина не похоже.
– Не сказал, – ответил Шершень несчастливо. –
Ни разу не схохмил даже. Но я был так занят своими мыслями… вот наш Бравлин
разбередил мне душу своим иммортизмом… имортизмом, что я как-то не обратил
внимания… хотя теперь вспоминаю много странного…
Мы двинулись гуськом во главе с Шершнем на лестничную
площадку. На дверях квартиры Бабурина – огромная надпись «Спартак» – чемпион!»,
эмблема футбольного клуба «Спартак», даже дверная ручка сделана по
индивидуальному заказу: набалдашник в виде золотого футбольного мяча, можно
рассмотреть написанные мелкой вязью фамилии самых великих футболистов, игравших
от первых дней клуба и до сегодняшнего дня.
Сама дверь выглядит так, словно ведет в музей. И замки в
двери проворачивались мощные, слышно было, как между толстыми стальными листами
ползет толстый, как удав, засов усиленного и модернизированного замка. Шершень
сделал пять оборотов, а потом еще четыре – с другим замком.
Дверь распахнулась, мы оказались в прихожей, что побольше
моей гостиной. Стены в плакатах, везде «Спартак» – герой, футболисты – просто
супермены, ноги – как у динозавров, на полочках кубки, призы, награды…
Лютовой, оттеснив Шершня, сразу метнулся в большую комнату.
Центральное место занимает, конечно, телевизор. Огромный, роскошный,
плазменный, с подключением к Инету, навороченный… Липкой лентой прямо посреди
экрана приклеен листок бумаги.
Лютовой остановился, молчал. Шершень прочел громко:
«Да пошли вы все… Я – человек, а не переносчик! Что там по
«ящику»?»
Я отыскал пульт, нажал первую кнопку. Вспыхнуло изображение,
весь экран заволокло дымом. Изображение настолько чистое, яркое, что я ощутил
на губах привкус гари. Столбы огня рвутся за пределы экрана. Огня так много,
словно Гастелло протаранил колонну бензовозов. Зазвучал взволнованный женский
голос:
– …И пожарные пытаются пробиться на второй этаж левого
крыла, что уцелел от взрыва… там все объято пламенем! Пока никто не может
сказать о количестве жертв…
Камера дергалась, двигалась, скакала, словно оператора
постоянно толкали под руки, или же он вслепую переступал через обломки. Лютовой
присвистнул:
– Это же осиное гнездо!
Я узнал по соседним домам, что горит наполовину разрушенное
посольство Юсы. Сердце стучало все чаще, рот пересох, а в груди нарастала боль.
Бабурин, кто бы мог подумать… Это же что должно в тебе перевернуться, чтобы вот
так…
Шершень перевел взгляд на бумагу, что держал в руке.
– Я – человек, а не переносчик…
– Да, – сказал тихо Лютовой, – теперь он
точно… человек. Но какая муха его укусила?
Шершень кивнул в мою сторону.
– Вот та муха.
– Да, – ответил Лютовой, – эта муха бьет
наповал. Я этого ждал, но когда случилось… глазам своим не верю.
– И я, – обронил Шершень.
Камера суетливо двигалась из стороны в сторону. Страшный
красный дым поднимается к небу, словно горит нефтяной резервуар. Время от
времени грохотали глухие взрывы. Из дыма и пламени с шипением и треском
вылетали огненные стрелы, похожие на шутихи, выстреливались праздничные ракеты.
Прибывшая милиция тут же начала спешно оттеснять народ от пожара. В городе все
знают, что посольство кроме всего еще и мощнейший диверсионный центр, где
оружия и боеприпасов собрано на целый полк коммандос. Уникальность центра в
том, что он на территории противника, куда тот по каким-то смехотворным
договорам не имеет права входить, хотя именно здесь подготавливают отряды
диверсантов, что взрывают мосты, нефтепроводы, всячески ослабляя и без того
нищую Россию. Здесь принимают наиболее видных колабов, награждают, вручают
крупные денежные премии к медалям и званиям, инструктируют, как рушить Россию
дальше… Отсюда дают указания, какой слух пустить в обращение, кого
дискредитировать, о ком смолчать, кого начинать делать героем, «совестью
нации», «лицом русской интеллигенции»…
Здесь бывал, и не раз, Бабурин как глава самой
могущественной партии болельщиков, а с такими юсовцы считаются больше, чем с
президентами. Хоть чужими, хоть своими. У него был свой пропуск, его знали в
лицо, как насквозь в доску своего парня, и охрана, и служащие. Его любили, как
«своего», понятного такого и простого, как они сами. А теперь вдруг он за одну
ночь прошел линьку. Уже крылатым имаго посмотрел на сморщенную шкуру гусеницы,
в которой жил, ползая по одному и тому же листку, и жрал, жрал, жрал…
Лютовой скривился, словно терпел боль, сказал сквозь зубы:
– Бабурин… Эх, Бабурин! Бравлин, помнишь, ты как-то
сказал, что чернила ученого и кровь мученика имеют одинаковую ценность для
неба?
Я возразил, защищаясь:
– Это не я сказал, а Мухаммад, создатель ислама. Читай
Коран!..
– Неважно, кто сказал «а». Бабурин уверовал в
иммортизм. Уверовал так, как может уверовать только вот такая цельная натура. Я
вон все прикидываю так и эдак. А он принял, пошел и сделал для победы
иммортизма все, что было ему доступно… на его уровне. Думаю, его канонизируют в
числе первых святых… нет, мучеников новой веры. Его именем назовут школы,
учебные центры, академии, а то и какой-нибудь научный городок с собственным
ядерным реактором. Вот так и говори: переносчик жизни, переносчик жизни!..
Фигня это все. Он жил простым, даже простейшим, как инфузория-туфелька, а потом
в один день стал сверхчеловеком. Это у зверей так не бывает, а человек бывает
ниже и гаже всякого зверя, а потом р-р-р-аз! – и выше любого светоносного
ангела…
Шершень прервал его неторопливый и невеселый монолог:
– Это просто линька. Говорю тебе, линька. Она предстоит
многим… А многие уже из существа дочеловека, как живут все, перешли в стаз
иморта! Черт, я несколько иначе себе это представлял… Тем более с Бабуриным.
– Как? – спросил Лютовой горько.
– Ну, иммортизм – это стремление к бессмертию. А Бабурин…
он же и себя в клочья, и других!
Лютовой нахмурился, сказал неприятным железным голосом:
– Он – иморт. Кроме стремления к личному бессмертию, он
стремился, чтобы к нему пришли все. А самое большое препятствие – это юсовцы!
Юсовость. Он пошел и своей жизнью убрал одно из препятствий. Он погиб… ну и
что? Его занесем в списки людей, обязательных к восстановлению.
