– Да, – сказал я, – мне это что-то
напоминает.
– Что? – спросил он невольно.
– Они эту защиту не называют попросту крышей?
Он покосился на них, пробормотал:
– Да, еще те бандиты… Братки рядом с ними – ангелы.
Я сунул документы обратно в карман, юсовцы провожали меня
сонно-равнодушными взглядами. Они приехали в Россию, читалось на их лицах,
потому что здесь можно безнаказанно насиловать русских женщин, а жалованье
здесь платят впятеро больше, ибо приравнено к боевым условиям. Они и будут
насиловать, развлекаться, а документы пусть у этих русских свиней проверяют
другие русские свиньи. Понятно же, что любые боевики разбегутся уже при виде
формы доблестной американской армии…
Мечтайте, ребята, подумал я зло, мечтайте. Ваши матери
получат вас обратно в свинцовых гробах. Может, кто-то из ваших младших братьев
вырастет умнее.
Взял такси, цены за две недели подскочили на треть, за всю
дорогу остановили дважды. Правда, второй раз проверяли почти полчаса, даже шины
просвечивали специальным фонариком, а все трубы простукивали, но отпустили на
все четыре без лишних вопросов.
На веранде пусто, я нарочито прошел через нее, хотя сегодня
суббота, могли бы и посидеть за чаем. Дома я принял душ, позвонил Лютовому:
– Привет, это я, Бравлин… Да, уже вернулся… Потом
расскажу, лучше вы скажите, как там Марьянка?
Из трубки прозвучал негромкий холодноватый, это его обычный
тон, голос:
– Уже выписали. Вчера привезли домой. Ничего
серьезного, только психический шок. Ни с кем не хочет разговаривать…
– Эх, черт!
– Да, теперь она… словом, замкнулась. Помните, всегда
всем улыбалась, как солнышко. И со всеми в доме здоровалась.
Я сказал с надеждой в голосе:
– Авось, отойдет. Время лечит. Да и мы как-то
постараемся отвлечь.
– Как? – спросил он с досадой. – Работа,
универ… Правда, она сейчас ни на работу, ни в универ… Ладно, отскребывайте
грязь, а вечерком соберемся на веранде, хорошо?
– Заметано, – ответил я и положил трубку.
В обед забежал сынок Лютового, белоголовый парнишка
арийского, как утверждает Лютовой гордо, типа. Белоголовый, крепенький, с
румянцем и веснушками, голубоглазый, Лютовой заставляет его заниматься спортом,
но сам Петрусик, так его зовут, без ума от технологий следующего поколения,
бредит ими, даже меня уважает именно за то, что у меня навороченный комп и
спутниковый Интернет. У его отца тоже все это есть, но Лютовой пользуется
постольку-поскольку, а я сыплю всеми терминами, знаю новейшие платы, сроки их
выпуска, могу подсказать, какая прога круче, какая вообще улет, а в какой
хреновые глюки.
Петрусик – чудо-ребенок, умненький и здоровенький, но, увы,
у него подзатянулась обычная детская болезнь осознания подлинной, как они
уверены, картины мира. Однажды дети вдруг узнают, что их родители тоже какают,
из этого делают выводы, что все на свете какают, даже красивые воздушные
балерины тоже какают. Потом узнают, что родители трахаются, из этого делают
ужасающий вывод, что трахаются и великие политики, писатели, композиторы, что
великие на портретах тоже в свое время трахались…
Дальше – больше: газеты приоткрывают, какие тайные пружины
двигали событиями, из чего делается вывод, что все не так чисто и благородно,
как пишут в учебниках, а, напротив: все – грязно. В крестовые походы ходили
только потому, что надо было пограбить, Джордано Бруно сожгли за шпионаж,
Александр Матросов просто поскользнулся на льду, пьяный Гастелло заснул за
рулем самолета, все эти ромео и джульетты, тристаны и изольды – выдумка. Есть
только секс, траханье, дружбы нет, чести нет, а есть одни экономические причины
и рефлексы Фрейда.
Собственно, через этот стаз проходят все, но у некоторых,
как вот у Петрусика, здоровенного парняги, уже обвешанного девками, он
затягивается очень надолго. Даже на всю жизнь. Похоже, Петрусик как раз будет
из этих. Ему очень, ну очень нравится быть «самым умным и проницательным»,
видеть всех насквозь и разоблачать, разоблачать, разоблачать, находить
«подлинные» причины того или иного благородного поступка.
Он и меня пытается просвещать, открывать мне глаза.
– Петрусик, – сказал я проникновенно, – со
мной можно говорить только о компе и софте.
– Почему?
– Потому что я прошел больше линек, – объяснил
я. – Потому что я был тобой, а тебе быть мною еще предстоит.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Даже нижняя
челюсть отвисла.
– Круто, – сказал он наконец. – Это что ж,
как у бабочек?
– Или жуков, – ответил я. – Больших таких,
рогатых, в твердых панцирях!.. А ты видел, какие они раньше были белые мягкие
червяки?
– Нет, – ответил он озадаченно. – А какие?
– Толстые, мягкие, жирные! Живут под землей, света не
видят, всю жизнь корни жрут.
– Ого, – сказал он. – Не знал… А вы что –
жук?
– Нет, – ответил я, – мне тоже жуком стать
еще… предстоит.
Он ушел, оглядываясь с таким озабоченным видом, будто жалел,
что пропустит момент, когда я стану превращаться в большого толстого жука с
прочным пуленепробиваемым панцирем и красивыми рыцарскими рогами.
Когда зазвонил телефон, я уже знал, что это шеф. Вылез из
ванной, прошлепал к столу.
– Алло?
– Бравлин, – послышался голос, – ты что же не
доложился, что приехал?
– Как будто вы не знали, – ответил я с
досадой. – Да все в порядке, я присутствовал. Ящик опечатан, комиссия по
всем правилам повезла его на экспертизу. Я свою маленькую роль сыграл…
– Тебе еще одна роль предстоит, – прозвучало в
трубке. – У меня к тебе маленькая просьба. Там просрочили сроки подписания
одного проекта… Завтра он должен лежать с утра на столе мэра, а у нас
только-только спохватились… Тебе предстоит вот что, да не волнуйся, никуда
ехать не надо!.. Все здесь, в Москве. Тебе на полчаса делов. Словом, надо
съездить на городское кладбище…
Я зябко повел плечами, час от часу не легче. Катастрофа еще
куда ни шло, я там никаких трупов не видел, а вот кладбище…
– Сегодня же суббота, – сказал я тоскливо.
– Вот и прекрасно, – сказал голос
убеждающе. – Подпишешь бумаги от имени нашей юридической фирмы. Вчерашним
числом, понял?.. Все должно быть в ажуре.
– Понял, – ответил я обреченно.
– Давай прям щас, старик, – сказал голос уже
просительно, – горим…
Массивные столбы ворот из красного кирпича, железные
створки, широкая ухоженная дорожка белого песка, а за воротами почти сразу
начинаются ограды. Здесь старое кладбище, в нем «дома» перешедших в этот мир
ревниво ограждены заборами, в то время как в новой части все могилы стоят так
же, как и современные дома, – без заборов, только холмик и надгробная
плита.
