Анна Павловна наполнила быстро пустеющую вазу с печеньем
хорошо прожаренными сахарными сухариками. Шершень захрустел ими первым,
подмигнул мне, указывая взглядом. Бери, халява!
– В противовес юсовской философии, – закончил
я, – где дозволено все, наша новая идея должна, увы, часть весьма
привлекательного дозволенного перевести в недозволенное! Задача – так подать
непопулярное недозволенное, чтобы это стало знаком доблести. Сейчас человек с
гордостью заявляет: «А я – пью!» или даже «Вот такое я говно!», в то время как
в непьющести приходится признаваться шепотом, как в каком-то гаденьком грешке.
Надо суметь поменять эти знаки. Для нашего народа это равносильно спасению.
Все заговорили разом, слышался хруст и сёрбанье, сухарики
разделялись с треском, будто ломаешь у костра сухие ветки. Напряжение немного
спало, ибо я сказанул благоглупость, что очевидно для всех: всяк понимает, что
нужно сделать, но вот как это сделать, чтобы приняли? Мол, я знаю, чем
накормить народ, но станет ли он это есть…
Шершень поинтересовался:
– Что-то я не врубилси… Бравлин, ты враг или друг
Юсы?.. А то тебя слушаешь, все страннее и страннее…
Я удивился.
– Почему враг или друг?
Он развел руками:
– Ну… а что, можно как-то и сбоку припеку?
– А мне, – ответил я хладнокровно, – по фигу
простенькие алгоритмики. Вы знаете, что такое алгоримики? Во, слышали… «Да-нет»
– вот и все их команды. Мне по фигу, повторяю, их мнение, их оценки. Я не
сторонник, но и не противник. Для меня все эти прямоходящие обезьяны – единый
вид. Если хотите – единое племя. Умея читать… вы тоже, наверное, пробовали?.. я
ознакомился с сотнями учений и политических теорий, как осчастливить мир и дать
людям счастье. У меня в компьютере слишком большой выбор рецептов, чтобы я
вдруг начал какой-то из них ненавидеть… Но даже вы уже догадываетесь, что путь
Юсы чреват…
Шершень хмыкнул, на мое ерничанье внимания почти не обратил,
хотя, возможно, зарубку в памяти сделал, чтобы уесть в ответ при случае.
– Да уж как-то догадываюсь.
Я сказал мрачно:
– Юса скоро грохнется. И грохот от ее падения будет
погромче, чем от рушащегося коммунизма… Ох, простите, мне завтра рано вставать!
Надеюсь, завтра увидимся.
Да, грохот будет погромче, думал я мрачно по дороге в свою
квартиру. Когда коммунизм еще не рушился, но уже заметно подгнил, все с
надеждой смотрели в сторону Юсы. Мол, в России факел угасает, но там еще горит!
Даже разгорается ярче.
Но ведь в Юсе уже погас. Этого не видят только простые люди,
слишком замороченные постоянными поисками, как накормить семью, а в оставшееся
время – как оттянуться, побалдеть, расслабиться, с банкой пива полежать перед
телевизором. Что-то должно быть еще… Нельзя допускать, чтобы мир погрузился во
тьму, а там в темноте лихорадочно искать спички, зажигалку и в конце концов
судорожно высекать огонь камнями. Правда, есть еще факел ислама, он не гаснет,
даже разгорается в фундаментализме, но мне что-то неуютно в их мире. Там нет,
как сказал Лютовой, компьютеров, Интернета, живописи, кино и театра…
И что же?.. Нужно, чтобы кто-то начал высекать новые огоньки
еще до полного обвала.
Кто-то?
Давай, не играй с собой, парень…
Глава 8
На другое утро по дороге на службу встретился у лифта с
Рэндом. Это псевдоним, настоящее имя не старался узнать, Рэнд и Рэнд, какая мне
разница. Это Рэнду очень важно, чтобы мы все знали, что у него здесь
пятикомнатная квартира, свой особняк за городом, катается на собственных
арабских конях, три «мерса», счет в швейцарском банке, две аптеки на Тверской,
в прошлом году побывал в Чехии и приобрел небольшой заводик по производству
темного пива.
Я кивнул ему, все-таки сосед, он тоже кивнул и ответил
могучим густым голосом:
– Утро доброе… Да, доброе!
В шахте лифта тихонько шумит, кабина поднимается к нам на
двадцатый. Я смотрел в дверь, на Рэнда смотреть противно, а у него в глазах
недоумение: ну когда же это я попрошу у него автограф? Все-таки рекордсмен, в
Книге рекордов Гиннесса, постоянно идет по «ящику» его шоу, его портрет на
обложках популярных журналов, он часто дает интервью телеканалам. Участник
программ «Герой без штанов и галстука», «Человек недели», «Выбор дня», да не
перечесть программы, в которых он учит зрителей, как жить, рассуждает о
политике, морали, искусстве, дает указания писателям, о чем писать, художникам
– что рисовать, ученым – как делать открытия. Дает уверенно, как человек, добившийся
успеха. Добившийся в той же области, что и они все, – в шоу-бизнесе.
Рэнд – это как раз воплощение тезиса о всестороннем
развитии. Когда человека сочли уже состоявшимся продуктом, с чем я лично не
согласен, его начали… э-э… развивать. Все развивать. Ученые заставляли его
делать открытия, музыканты – сочинять симфонии, художники – создавать полотна
на скалах, а потом на холстах, спортсмены – качать мускулы и поднимать штанги,
прыгать, бегать, плавать, ползать… Создавались новые отрасли науки, новые течения
в искусстве, новые виды спорта, вроде катания на скейтах, сноубордах, женского
бокса и поднятия тяжестей…
Рэнд стал чемпионом мира по спитфлаю. На прошлом чемпионате
мира он ухитрился послать плевок на девятнадцать метров, на чемпионате Европы
сумел довести рекорд до девятнадцати тридцати, а в интервью заявил потрясенным
журналистам, что на Олимпийских играх сумеет взять и заветную круглую цифру
«двадцать», тем самым разменяв второй десяток.
В шахте легонько стукнуло, двери раздвинулись. Мы вошли, встали,
прижавшись к противоположным стенкам, оба старались держаться друг от друга как
можно дальше, как обычно становятся все здоровые мужчины, не склонные к
гомосекству.
Впрочем, подумал я зло, даже гомосекство это входит в
понятие гармоничной развитости. Всесторонней развитости. То есть, с любой
стороны, гм, можно…
Лифт двигается плавно, без толчков и покачиваний. Мой взгляд
упирался в чудовищный кадык Рэнда, сползал на его могучую грудную клетку, уж
лучше это рассматривать, чем огромные, как оладьи, верблюжьи губы. Рэнд все
время что-то жует, накачивает плевательные мышцы рта. Ему уже заплатили сто
тысяч долларов аванса за написание краткого учебника по спитфлаю, а еще он
выступает на показательных соревнованиях, где тоже огребает внушительные
гонорары, докторам наук такие и не снились.
Дверцы распахнулись, Рэнд гордо вышел, я услышал в подъезде
восторженное: «Рэнд! Смотрите, Рэнд!.. Тот самый, чемпион… рекордсмен…» Кто-то
сразу метнулся с протянутым блокнотом и ручкой наготове, явно караулил часами,
но Рэнд небрежно достал из нагрудного кармана свою, рэндовскую, на ней так и
написано, лихо поставил росчерк.
– Какой он демократичный, – сказал кто-то мне с
восторгом, – совсем простой, доступный простому народу!.. Настоящий
народный герой!
