До здания суда два квартала, но пошли узенькие улочки, все
забито машинами, вылезают даже на тротуар, и без того узкий, рассчитанный на
многолюдье девятнадцатого века. С трудом припарковался, тут приходится быть
виртуозом, вылез из чистого прохладного воздуха кондишена в пробензиненный,
горячий от людской скученности, пропахший ладаном, восточными благовониями –
вон буддистские палочки жгут через каждые два шага целыми пачками…
Пестрота, везде ларьки, люд покупает, продает,
приценивается, и вообще впечатление, что это одна громадная тусовка… Я
огляделся, так и есть: эсэмщики, расширяясь, отхватили себе и эту улочку, вон
на стенах их атрибуты, да и девицы, что расхаживают по тротуару в своем… гм…
наряде…
Эсэмщиками либералы стыдливо называли садомазохистов, по
первым буквам, хотя сами садомазохисты, напротив, гордятся своей древней
историей, ведь их род от благородного маркиза де Сада, от блистательного Захер
Мазоха, и зовут себя открыто и гордо садомазохистами! На сегодня положение
эсэмщиков от привычного гонения перешло в неустойчивую стадию, когда
консервативное правительство еще не признает их права на существование, но
уголовные и прочие статьи к ним уже не применяются.
На улице веселье, работают сотни павильонов, ларьков,
открытых все двадцать четыре часа в сутки. А ночами здесь всегда их
отвратительные, если на взгляд такого обывателя, как я, оргии. Эсэмщики,
чувствуя свою близкую полную победу и полное признание своих прав в ближайшие
дни или недели, ведут себя шумно, весело, устраивают демонстрации уже не только
на «своей» улице, но и по всему городу. На прошлой неделе было нашумевшее
сожжение троих на Красной площади. Впервые там сжигали себя не ради
выколачивания каких-то уступок из правительства, а для собственного
удовольствия.
Тогда подоспевшим спасателям объяснили, что эти люди уже
перепробовали все: от примитивного нанесения себе ран до изысканных пыток
кислотой, электротоком и галлюциногенами, а теперь настал их кульминационный
час, они желают получить полный кайф!
Рядом со мной прошел человек с обрезанными ушами, кольцо в
носу, на щеках жуткие следы от прижигания азотной кислотой, прокричал весело:
– Все во двор к баронессе Жемчужной! Старинные пытки
прижиганием железом, «испанские сапоги», средневековая дыба… а в завершение
нашего праздника – казнь на колу!
Я почему-то представил на колу себя, содрогнулся. На лбу
выступил пот, а колени сразу стали ватными. У меня слишком живое воображение,
уж чересчур реалистично вообразил, как заостренный деревянный кол войдет в мою
задницу, двинется под моим весом дальше, выше, разрывая кишки, внутренности,
протыкая все в животе, а я все еще буду жить и корчиться от невыносимой боли.
Кричавший посмотрел на меня заблестевшими глазами, крикнул
весело:
– Ага, балдеешь?.. То ли еще будет!
– А что будет еще? – спросил я.
– Ого! – прокричал он восторженно. – А
колесование? А сдирание кожи заживо? Блистательная Изабелла решилась пройти
сдирание от начала до конца. Представляешь, ей сперва надрежут кожу на пятках,
а потом, ухватившись за края, будут медленно тянуть вверх, вверх, вверх…
Представляешь? Треск отрываемой от тела кожи, брызги крови, этот немыслимый
кайф, который получают все…
Я содрогнулся, представив этот кошмар. Обнаженная женщина, с
которой сдирают кожу, ее дикие крики экстаза, толпа обезумевших двуногих
зверей, что ловят кайф, расслабляются, оттягиваются по полной… Черт, но ведь я
их тоже стыдливо называю эсээмщиками, а не садомазохистами, это уже шаг к
признанию.
– Кожу снимут всю! – прокричал он мне
вдогонку. – С кожей лица, ресницами, бровями!.. С прической от Вовика
Гарбузяна!
Здание суда на параллельной центральной улице, там трех– и
четырехэтажные здания старинной кирпичной кладки. Даже внутри пахнет стариной,
стены коридора в деревянных панелях, двери строгие, коричневые, без лишних
украшений. Да и народ здесь серьезный или старающийся казаться серьезным. Ведь
немало народа именно сюда ходят, как в цирк, получают кайф от судебных
процессов вживую.
Навстречу мне вышла молодая женщина с милым усталым лицом,
за руку вела ребенка лет пяти. Этот карапуз, держась за руку мамы, посмотрел на
меня внимательно и серьезно, словно будуший пророк. Сердце внезапно кольнуло,
что я – совсем не старик, буду уже мертв, когда этот ребенок войдет в мой
возраст. Это несправедливо, природа не должна разбрасываться драгоценостями! А
я – драгоценность.
Законы, правильные и даже мудрые в отношении животных,
должны перестать действовать в отношении обладающих разумом. Разум не может
примириться с мыслью, что надо уйти из жизни, как уходят жуки, мухи, коровы. Те
не понимают, что уходят, а человек…
Впрочем, разум для того и дан, чтобы человек возмутился и
сам взял себе полагающееся разумному существу бессмертие.
Но если мы разумные, то должны идти к нанотехнологиям
сознательно и целеустремленно, а не потому и не тогда, когда парфюмерным
фабрикам понадобится особая губная краска, изготовляемая с помощью
нанотехнологий!
Я вздрогнул, ибо, углубившись в печальные и возвышенные
мысли, едва не прошел здание суда насквозь, как терминатор винный ларек. В
коридоре народ с угрюмыми и озлобленными лицами, я поинтересовался, где сейчас
адвокат Вертинский. Ко мне сразу же прониклись заметным уважением и начали
посвящать в тайны их тяжб. Кое-как отделавшись, я проскользнул в сторону зала
суда. Дверь прикрыта, но в нее то и дело заглядывали. Похоже, ждут конца
заседания. Я тихонько проскользнул в зал, неслышно сел в заднем ряду. В зале,
рассчитанном на двести человек, не больше двадцати, из них трое подростков, что
зашли, спасаясь от дождя, теперь зажимают девку, я видел, как с нее стащили
трусики, она умело изогнулась, разгружая обоих сразу.
Вертинский, сильно постаревший за последний год, обрюзгший,
со скучающим видом вслушивался в речь обвинителя. На самом деле, как я его уже
знал, он мыслями где-то далеко, а за процессом в этом зале следит крохотная
часть мозга, он это умел проделывать виртуозно. Насколько я понял из речи
обвинителя, дело какое-то пустячное. Обвиняемому грозит штраф за то, что помыл
руки в туалете. Сейчас это считается позорной дискриминацией отдельных частей
тела, завуалированным оскорблением в адрес тех правозащитников, кто добивается
полной свободы и равноправия. Лоху проще бы уплатить штраф, это копейки, но он
завелся, подал в суд. Добро бы отстаивал свои права мыть руки, это бунтарство,
но он старался доказать, что он лояльнейший гражданин, никогда ничего не
нарушал, что у него есть грамоты и благодарности от Общества Американо-Русской
дружбы и еще двух благотворительных кружков, где контрольный пакет имеют
американцы. Обвинитель напирал, что виновный совершил явно выраженное
сопротивление, ибо оно было совершено не в своей личной ванной, а в
общественном туалете. На виду у других! Тем самым призвав к игнорированию
общечеловеческих норм поведения.
