Мы уселись за столик, маленькое помещение быстро заполнилось
народом. Я с наслаждением хлебнул горячий кофе.
– А от крупных дел сейчас свободен?
– Хочешь подкинуть что-то? Нет, дел по горло. Только,
увы, дела по большей части неприятные. Грязные.
Лицо его омрачилось, сок пил морщась, словно лекарство.
– Политика?
– Не всегда. С усилением присутствия юсовцев участились
случаи… да что там участились – скажем прямо: нацменьшинства бесчинствуют по
России. Чечены и прочие насилуют русских девушек прямо на улицах. Юсовцы
молчат, мол, не наше дело, и формально правы, а вот наше подлейшее правосудие,
с оглядкой на юсовцев, защищает насильников и… будешь смеяться!.. даже обвиняет
жертв насилия, потому что они… держись за стул, упадешь… якобы отказывали
насильникам в сексуальных контактах по национальному признак у! А это теперь
криминал.
Горячая кровь била изнутри в череп с такой силой, что я на
какие-то моменты вообще глох. В глазах стало красно от гнева, кулаки сами
сжимались до скрипа в суставах. Задели самое святое: наших женщин… За это всех
в огонь, под танки…
Как сквозь вату донесся сочувствующий голос:
– Смотри, не лопни. Я тут такого насмотрелся…
– Очерствел?
Он отмахнулся.
– И это тоже. Если бы дело только в юсовцах! А то сами
из такого дерьма слеплены… Стараемся угадать, что юсовцы изволят, и делаем всю
грязную работу за них… Я вообще не представляю, куда мы катимся. Вся жизнь, все
века и тысячелетия все цивилизации строились на том, что создавали Порядок. И
ограничивали, ограничивали, ограничивали свободы, ибо полная свобода – полная
беда. Но вот люди, убежавшие от цивилизации, обнаружили за океаном пустые
земли, заселили их и выстроили общество, где дозволено все, где свобода от
всего и для всего… Сформировалась целая общность людей, юсовцев, которые уверены,
что им должно быть хорошо!.. Не знаю, не знаю, во что это выльется… В смысле,
для нас.
Он рассеянно дожевал последний бутерброд, запил. Мелкий
кадык двигался часто, нервно.
– Ты был, – спросил я, – на сожжении книг?
– На площади? Нет. Но догадываюсь, о чем хочешь
спросить. Есть ряд вопросов, на которые отвечать не следует вообще. В принципе.
Ибо они построены так, что как бы ты ни отвечал, всегда оправдываешься. То есть
презумпции невиновности не существует, тебя обвиняют сразу… А вопросы самые
обычные: «Вы фашист?» …националист, антисемит и т. д. И вот уже человек,
растерявшись, начинает жалко мямлить, что он не фашист, а только за сильную
власть, а ты оправдываешься, оправдываешься, а кто оправдывается, изначально
проигрывает, ибо если человек оправдывается, то он уж точно виноват…
Я сказал хмуро:
– Вопрос может быть поставлен еще хитрее. К примеру,
«Почему вы стали фашистом?» или «Зачем проповедуете фашизм?». То есть, что ты
фашист, уже как бы и не обсуждается, с этим все ясно.
Прозвенел звоночек. Вертинский взглянул на часы, охнул,
сказал торопливо:
– Закончим позже. У меня прямо сейчас еще одно дело. Я
в нем выступаю обвинителем. Подождешь?
Я поморщился.
– Ненавижу эти суды, заседания…
– Это на четверть часа, – заверил он. – Пустячок.
Будет слушаться дело о защите чести и достоинства.
Я заинтересовался.
– Ого! Даже не знал, что сейчас могут быть суды по
таким вопросам. Даже слов таких давно не слышал.
– Да? – спросил он со странной интонацией. –
Тогда останься, послушай. Для тебя кое-что будет внове…
В зале уже было несколько человек, все несколько
взвинченные, среди них я с удивлением узнал своего соседа по этажу Пригаршина.
Правда, он не с нашей стороны лифта, а с противоположной, там такие же четыре
квартиры, две из которых занимает Рэнд, чемпион по спитфлаю, третью – Шершень,
а Пригаршин живет в четвертой, самой крохотной. Я знал его как яростного
сторонника всяческих свобод, даже Майданов его сторонится как экстремиста, а к
нам на чай он заходил, только если за столом не было Лютового.
Пригаршин был бледен, взвинчен. Я не удивился даже, когда
Вертинский сел рядом с ним. Ага, это Пригаршин возбудил, значит, иск о защите
чести и достоинства. Здорово, от него не ожидал, если честно.
Судья провозгласил скучным голосом:
– Слушается дело гражданина Пригаршина против
гражданина Кузнецова… дело о защите чести и достоинства гражданина Пригаршина,
которое… которое попрал гражданин Кузнецов… Внимание секретарю: на будущее
следите за распечатками или срочно смените картридж!.. Гражданин Пригаршин
вменяет гражданину Кузнецову иск о нанесении ущерба и просит о возмещении иска
в размере пятисот тысяч двухсот семидесяти долларов…
Пригаршин привстал и выкрикнул быстрым торопливым голосом:
– Все деньги тут же прошу перевести в детский фонд!
Вертинский дернул за полу пиджака, судья смерил его строгим
взглядом, кивнул Вертинскому:
– Что вы имеете сказать за этого человека?
Вертинский встал, неторопливо поправил галстук, прокашлялся.
Все взгляды были на нем. Он заговорил хорошо поставленным голосом, что сразу
приковывает внимание:
– Мой клиент обвиняет гражданина Кузнецова в нанесении
ему тяжкого оскорбления, что задевает его честь и достоинство! Наносит ущерб
репутации и негативно сказывается на его карьере, продвижении по службе,
отношениях с коллегами.
Судья нахмурился, стукнул молотком по столу.
– Переходите к делу.
– Спасибо, ваша честь, я как раз собирался… Неделю
назад в присутствии свидетелей… вот, пожалуйста, список, все уже вызваны и
почтительно ждут ваших вопросов… ага, неделю назад гражданин Кузнецов прилюдно
назвал моего клиента гражданина Пригаршина воспитанным человеком!.. И тут же,
не давая опомниться, усиливая оскорбление, он вовсе обозвал его… представьте
себе – хорошо воспитанным человеком! Мы видим, что это вовсе не оговорка, это было
сделано сознательно и умышленно…
В зале настала тишина. Пригаршин гордо выпрямился, но
большинство в огромном помещении, похоже, не врубилось. В том числе и судья с
народными заседателями.
Судья подумал, сказал важно:
– Я вижу… многим надо пояснить суть вашего заявления.
Прошу вас.
Вертинский гордо подбоченился, в нем умер артист, возможно –
великий, красиво прошелся по свободному пространству между столом заседаний и
первым рядом стульев.
– Обвиняемый нагло утверждает, что он не имел-де
намерения оскорбить моего клиента!.. Мол, когда-то все это о хорошем воспитании
воспринималось как комплимент! У него хватило наглости вспоминать царские и
сталинские времена Советской власти… кстати, это тоже можно подшить к делу… но
мы будем великодушными и ограничимся только иском о защите чести и достоинства,
оставив на его совести попытки возродить диктатуру и сталинские ГУЛАГи. В наше
просвещенное и свободное от всего время обозвать человека воспитанным – значит
дико и грязно его обругать. Нет, даже оскорбить! Это очень серьезное нанесение
урона достоинству, что неизбежно сказывается на карьере, взаимоотношениях в
семье, на службе, с соседями и вообще в обществе.
