Я покачал головой:
– Не могу возразить. У меня просто нет слов, доводов,
только ощущения… Но эти ощущения говорят, что сейчас это не сработает. По
крайней мере, в России. Нужно что-то иное…
– Что?
Я сказал негромко:
– Экономист сказал бы – нечто неэкономическое.
Глава 12
Они еще оставались чаевничать, но мне завтра вставать рано,
я распрощался, извинился, поразводил руками и отбыл. Но когда отпирал дверь в
свою квартиру, на лестничной площадке показался Лютовой, сообщил с усмешкой:
– Болтология… А у меня завтра тоже нелегкий день.
Бравлин, вы давно смотрелись в зеркало?
– Уже все обплевал, – отшутился я. – А что?
– Да у вас лицо… такое.
– Какое?
– Не такое, – сообщил он. – Словно вы знаете
код Вселенной, но не решаетесь его сказать. Да и сами не решаетесь вмешаться…
Хотя иногда у вас бывает вид человека с вервием…
– Вервием? – переспросил я. – Что это?.. Ах,
простая веревка…
– Да был уже один с простым вервием, – ответил он
туманно. – Вот и я временами жду, когда ты возьмешь вервие и начнешь гнать
торговцев из храма, переворачивать столики менял…
Я отмахнулся.
– Это уже было сделано. Двумя самолетами по Торговому
Центру. Все столики менял вверх тормашками, а сейфы с золотом до сих пор из
руин вытаскивают… Нет, нам идти дальше. Иисус, когда изгонял всякую торговую
дрянь из храма и переворачивал столики, все еще надеялся, что удастся как-то
реформировать старую веру, облагородить, очистить, улучшить, исправить… ну, как
вон Майданов призывает. Потом, правда, Иисус сказал вслед за водопроводчиком,
что надо менять всю систему… Ну, а мы даже не будем пытаться что-то исправить и
почистить – слишком все сгнило! Вдрызг весь старый мир с тем дряхлым римским
храмом. В щебень. В распыл. А потом соберем новый мир так, что даже атомная
решетка будет другая!
Я поймал себя на том, что стою с ключом в руке перед уже
открытой квартирой и проповедую, а Лютовой смотрит с непонятным интересом
победителя, что умело спровоцировал, вынудил раскрыться… Я поспешно умолк на
полуслове, Лютовой увидел, что я врубился в ситуацию, сказал очень вежливо:
– Но если, по-вашему, не годится национальная основа,
то… что?
Я посмотрел по сторонам, немножко нелепо такой разговор
вести на лестничной площадке, но в нашей жизни других нелепостей куда больше,
предложил:
– А давайте выделим ту сверхценность нашего времени,
которую не считали ни сверхценностью, ни вообще ценностью все десятки тысяч лет
человеческой истории? Или сотни тысяч. С того момента, как это слезло с дерева,
человек знал, что гораздо важнее собственной жизни – жизнь потомства. Нет, это
он знал даже раньше, гораздо раньше! Он знал, что важнее жизни – честь рода,
клана, тэйпа, полка, сословия. Он отдавал жизнь за многие понятия, ибо жизнь –
тьфу, а вот честь, милость павших предков, улыбка богов, место на Полях Большой
Охоты… Пришло христианство, разделило человека на плоть и душу, и снова в цене
только душа, а тело – тьфу, это ж всего лишь презренная плоть… Но вот настало
время, когда отброшено все: честь, душа – все! Осталась только плоть, которой
мы дорожим, которую ублажаем. Конечно, в недрах этого чудовищного разврата
наверняка назревает нечто жутковатенькое, что разом вернет нас к аскетизму, но…
почему бы не постараться успеть воспользоваться этим всеобщим помешательством,
культом тела, плотских утех?
– Как?
Я сказал нахально:
– А показать зажравшемуся человечку, что можно будет
жрать еще больше, трахаться вообще до бесконечности, а фигуры делать себе
любые… и вообще-вообще! Человек сейчас захапал себе столько всего, что корчится
от одной только мысли, что это когда-то кончится… А оно кончится. Не потому,
что не хватит крылатых ракет защищаться от остального голодного мира, а потому
что все – смертны.
– Ну?
Я пожал плечами, сказал как можно спокойнее, а то слишком
быстро завожусь:
– Вы книжки читаете?
– Бывает, – ответил он равнодушно.
– Когда-то меня бесили многочисленные произведения, ну
просто стадами перли одно время, просто косяки, бараньи отары – на тему, как
некто попадает в автокатастрофу… или авиа, на производстве, и прочее-прочее,
его спасают, но жизни осталось несколько минут, начнутся необратимые изменения,
после чего он помрет окончательно. И вот является некий ученый и предлагает
эликсир или что-то там такое с бессмертием. Наш пациент, которому осталось пять
минут, а он молод и был здоров, колеблется… заметьте, обязательно
колеблется! – но все-таки решается стать бессмертным.
Лютовой сказал заинтересованно:
– Ну-ну, не тяните! Что у вас за привычка то закуривать
в это время, то чесаться, то задумчиво смотреть в окно?.. Вам принести пива?
Только мигните.
– Да нет, – ответил я уже спокойнее, – пока
ничего не надо. Так вот, вернемся к нашему барану. Будучи бессмертным, да еще
молодым и здоровым, он начинает жить полноценной жизнью, но…
– Что «но», что «но»?
– Но тут во всех рассказах, повестях и романах он вдруг
начинает ощущать, что бессмертие ему не нужно. Начинаются какие-то мутные
рассуждения о том, что быть бессмертным нехорошо…
– Какие?
– Я же говорю, мутные. Ничего вразумительного. Все
по-разному, но авторскую позицию я понял: лакомую гроздь винограда не достать,
значит – надо охаять. Мол, зелен, на фиг мне такой. Лучше помереть от
старческих болезней, когда уже полуидиотом лежишь и гадишь под себя, чем стать
молодым и бессмертным… Впрочем, молодые тоже мрут еще как!
Лютовой хохотнул:
– Эти, которые такое писали, первыми ухватились бы за
бессмертие!.. Они, по крайней мере, знают, что это такое. Но я все-таки не
понял… вы предлагаете… что?
– Еще Гете сказал: «Развитие науки сильно задерживается
из-за того, что занимаются вещами, не представляющими научной ценности…» Могу
добавить, что если бы крупнейшие ученые мира занимались не проблемой создания
особо влажной губной помады и прочих атрибутов общечеловеческих ценностей, а…
хотя бы тем же бессмертием, то, самое малое, мы бы жили по паре сотен лет. А
это важно, ибо сейчас человек пятьдесят лет только учится, а потом… потом помирает,
едва успев приступить к настоящей работе. Я думаю о том, как бы не идти против
течения, а… весь этот мощный поток повернуть, чуть-чуть повернуть, самую
малость, но все же повернуть от тех равнин с бесплодными смоковницами и
направить весь этот водопад на лопасти турбины!
Мы пожали друг другу руки, ибо со стороны веранды
послышались приближающиеся голоса, а нам обоим не хотелось, чтобы застали нас
вот так, будто заговорщиков.
Уже заводя будильник, я поглядывал одним глазом на экран
телевизора. Очередной юсовский боевик о Древнем Риме, о его славе и доблести, о
том, как Рим противостоял грязным диким варварам. Как усиленно Юса старается
доказать всему миру, что именно она и есть преемница великого Рима, что правил
миром! Это уже стало какой-то навязчивой манией.
