Дверь ванной хлопнула, Мэри вышла в легких трусиках, с
обнаженной грудью. Она уже потеряла ту прежнюю идеальную форму, но и сейчас
была вызывающе прекрасна, сексуальна. Черкашенко с беспокойством вскинул брови,
явно жена раньше такие штучки не позволяла себе, но проследил за ее взглядом и
расплылся в понимающей улыбке. Да, это хороший удар по мне, который мог ее
получить пятнадцать лет тому… теперь завидуй, пожирая глазами, скрежещи зубами
от ревности и зависти!
Черкашенко указал на поясницу:
– А это что за синяки? Ушиблась?
– Да все тот новосибирец, – сказала она с досадой
и снова посмотрела на меня. – Сперва держал почти нежно, а когда вошел в
раж… Настоящий горилла!
– А как контракт?
– Подписали, – сообщила она. – Возможно, со
следующего месяца у нас будет прибавка к жалованью. Небольшая, но все же рост.
Она улыбнулась нам и удалилась в комнаты, вихляя бедрами,
как уличная шлюха. Черкашенко покачал головой, не понял, с извиняющейся улыбкой
развел руками:
– Что-то на нее нашло.
– Да все путем, – ответил я.
– Это она мстит тебе, – сообщил он. – Эх,
старое не вернуть…
– Да, – ответил я. – Увы. Извини, я сейчас.
Он все еще доедал ложкой икру из вазочки, когда я вернулся
из прихожей. Пистолет смотрел ему прямо в макушку, а когда Черкашенко вскинул
голову, ствол оказался нацелен прямо в переносицу. Глаза его расширились, он
вскрикнул:
– Бравлин!.. Что за шутки…
Это не шутки, хотел сказать я, но вместо этого просто нажал
на курок. Профи, как я слышал, не закатывают длинных речей перед жертвой. То
дело любителей да киногероев. Руку сильно тряхнуло, я едва удержал рукоять, что
стремилась лягнуть меня в зубы. Пуля, что должна была продырявить череп между
глаз, расколола голову намного выше. Оттуда выплеснулся багровый бурунчик, и
тут же изнутри закупорило коричневой губкой. Я быстро перевел ствол на дверь в
комнату. Странно, никто не выскочил, не закричал, и тут только я уловил, что
оттуда доносится грохот ударников, объемный звук заполняет всю комнату.
В России есть монотипы, вспомнил я, стереотипы, а здесь вот
уже долбисурроундтипы. Дверь распахнулась от толчка. Звук оглушил, Юджина
осторожно подводила длинной щеточкой брови перед большим зеркалом на столе. Она
заметила меня в самый последний момент, начала поворачивать голову. Выстрел
болезненно тряхнул мои руки. На этот раз пуля попала в висок и прошла навылет.
Я тут же отступил, бегом пробежал в другую комнату, третью.
В четвертой перед гардеробом стояла Мэри. Музыка здесь была едва слышной. Я
вскинул пистолет, держа его обеими руками, начал приближаться. Когда между нами
осталось три шага, она вздрогнула, спросила:
– Бравлин?
Медленно начала поворачиваться. Лицо ее было бледным, постаревшим,
усталым и очень измученным. Я выстрелил в тот момент, когда она увидела меня.
Пуля ударила в правую глазницу. Красивое тело содрогнулось, я отступил на шаг,
но Мэри упала навзничь.
Я постоял минуту, пытаясь заставить себя сделать контрольный
выстрел. Пистолет стал таким тяжелым, что я едва удерживал его в руках.
Непослушные ноги едва донесли меня в комнату Юджины. Она уже сползла со стула,
раскинулась на полу. Да, навылет, а лужа крови настолько огромная, что от одной
ее потери человек уже мертв.
Только Черкашенко остался за столом, как и сидел, только
уронил голову в тарелку. Кровь заполнила ее доверху, лилась на стол, покрыла
весь пол, подтекала под плотно подогнанные плинтусы.
Я осторожно отступил, кое-как дотянулся до вилки, которой
ел, рюмки, тщательно вытер, постоял, осматриваясь, снова тщательно вытер все, к
чему притрагивался. В голове пусто, как и в сердце, я делал холодно и
отстраненно все то, что полагалось делать, как будто для меня убивать –
привычное дело.
И лишь на выходе из квартиры я сунул пистолет на прежнее
место, вытащил из нагрудного кармана фломастер, хотел было написать на стене
две большие буквы «СК»… но вернулся, взял со стола ручку Черкашенко, написал,
тщательно стер все отпечатки, а ручку бросил в сторону кухни.
Небо за это время затянуло тучами, дул холодный злой ветер.
В тучах тяжело грохотало, а на горизонте от туч к земле протянулась серая
туманная полоса дождя. Мимо меня снова прокатил троллейбус, притормозил, но я
махнул рукой и потащился дальше уже дворами.
Лютовой дернулся, завидя меня, лицо его просияло, словно
сквозь тучи неожиданно прорвалось солнце.
– Господи! – выдохнул он. – Как… Я узнал об
аресте слишком поздно. Уже страшился, что и вас схватят вместе с ним…
Я протянул ему пистолет.
– Возвращаю.
Он отшатнулся, я протягивал стволом вперед, а палец уже
привычно для себя – человек ко всему привыкает! – держу на спусковой
скобе.
– Господи, вы с ним тащились обратно через весь город?
– А что надо было?
– Да просто выбросить, – зашептал он
яростно. – Этих пистолетов теперь, как грязи! Если нужно, тут же достанем.
Но ходить с ними опасно. Патрули останавливают чуть ли не каждого третьего. Как
жаль, что захватили Игоря!.. Отличный был боевик… и как жаль, что не удалось
отвести подозрение от Варфоломеевых.
Он все еще не брал пистолет, я подумал и сунул его себе в
карман.
– Кто знает…
Он насторожился.
– А что случилось?
Я сказал ровным, как Окружная дорога, голосом:
– В обойме недостает трех патронов.
Его глаза стали острыми.
– Вы стреляли?
– В новостях будет, – добавил я, – что погиб
известный профессор, доктор исторических наук Черкашенко. С ним убиты его жена
и дочь. Это подлый человек, Алексей Викторович. Коллаборационист худшей масти.
Он смотрел на меня остановившимися глазами.
– Но… жена и дочь?
– Вы можете считать, что уничтожены свидетели, –
ответил я так же ровно, словно вел каток по свежеуложенному асфальту. – На
самом же деле – виноватые. Грехи отцов… Разве не пользовались его деньгами,
властью, влиянием? Разве его дочь за деньги отца не оттеснила более бедного
ребенка при поступлении в элитную школу? Она жила в роскоши на краденые деньги…
Нет, я не осуждаю стремление родителей пропихнуть своих детей вне очереди… как
и понимаю стремление самих детей обойти сверстников даже таким нечестным
способом…
– Не осуждаете?
– Понимаю, – поправился я. – Однако пусть
знают, что тех, кто распихивает других локтями, иногда бьют.
– Да уж, – сказал Лютовой суховато. –
По-русски. Чтоб мозги на стену.
– Да, – подтвердил я спокойно и снова удивился
своему спокойствию и равнодушию к все-таки человеческим жизням, – чтоб
мозги на стену. Пусть знают, что даже жить на ворованные другим человеком
деньги – чревато. Весьма, весьма.
