То ли заслышав наши голоса, то ли увидев нас в глазок
размером с блюдце, вышел прямо в трениках и с голым пузом Бабурин. Огромного
роста, кругломордый, румяный, с малость отвисающим брюшком, жизнерадостный,
будто выучил наизусть Дэйла Карнеги, хотя вряд ли за всю жизнь прочел что-то
кроме футбольных афиш. От него пахло воблой и свежим пивом.
Он уловил последние слова Майданова, сказал живо:
– Ха, клево сказано! Самый рулез форева. Сейчас, я
слышал, учебники по истории в который раз переписывают. Американцы настояли…
Чтоб, значитца, все в духе их американских общечеловеческих ценностей. А че,
правильно делают! Я вон сам считаю, надо убрать из учебников много всякой херни
и всяких придурков. В первую очередь этого… как его… ага, Буббу!.. или Будду,
как его там?
Майданов удивился:
– Будду? А его за что?
– А что адиёт, – ответил Бабурин
безапелляционно. – Я знаю, что эти сволочи пишут в этих, мать их за
переднюю ногу, учебниках! Этот же Буба смущал народ!.. За что таких в историю?
Таких из истории надо в шею! Да и отовсюду в шею!
Лютовой оказался сообразительнее интеллигента, перепросил:
– Это по поводу его царства?
– Ну дык, – ответил Бабурин. – Ну не адиёт
ли? Отказался от трона, ушел, видите ли, цаца, – в леса! Накурился,
видать, у них это давно. Но не околел, здоровый, видать, лось. Через десяток
лет вынесло его из джунглей с какой-то придуманной религией… Насчет жуков,
которых низзя топтать!.. Он же сумасшедший, его в психушку, а не на памятники
сверху!.. И еще надо убрать отовсюду этого талиба Иисуса Христа!
Майданов переспросил ошарашенно:
– Та… талиба?
Лютовой молча хохотал во все горло. Бабурин сказал уверенно:
– Ну да!.. А че, не талиб? А хто – ваххабит?.. Все
равно убрать, он, как и Бубба, тоже начал учить жить… ха-ха, а сам… вы не
поверите… ха-ха!.. я сам недавно узнал, так чуть со смеху не кончилси! Он был
всего лишь сыном плотника! Вообще безработным, бездомным бомжем, мать его за
переднюю ногу, побирушкой!.. Он должен был сперва стать плотником высокого
разряда, скопить денег, нанять бригаду, разбогатеть, а потом, на старости лет,
уже и проповедовал бы. Да не о душе, это дело темное, а о том, как разбогатеть,
будучи сыном плотника.
Лютовой кивнул, сказал Майданову самым серьезным тоном:
– Вы правы, Андрей Палиевич! Вот и Евгений говорит то
же самое. Мол, вообще надо убрать из учебников всяких ганди, сцевол,
матросовых, брун и прочих-прочих, смущающих юные умы и отвращающих от
постоянного зарабатывания денег. Вообще установить одно непреложное правило,
которое никто не смеет оспаривать: кто богаче – тот и прав. Во всем.
Бабурин расплылся в широкой улыбке.
– Во, в самую точку!.. Что, значитца, высшее
образование! Сказал, как припечатал. Майданов, дай я тя, хвостом по передней
голове, поцелую!..
Лютовой закончил с подъемом:
– И только тот строй хорош, который дает возможность
зарабатывать много денег! Верно, Женя? Вот видишь, верно!.. Да и вы только что
это говорили, Андрей Палиевич. И хрен с этими эфемерными понятиями, как честь,
совесть, достоинство – их нельзя пощупать, зато баксы хрустят в пальцах, на них
можно купить много кока-колы, сникерсов, дешевых женщин, вкусной и жирной
еды!.. А потом таблетки для похудания… Поздравляю вас, Андрей Палиевич! У вас
появился союзник. Как раз такой, которого вы… наверное, подсознательно желаете.
Или ждете.
Я уловил едва заметный запах ухи. Отец, не дождавшись чада,
может выйти и дать чертей; я виновато улыбнулся всем троим и с пустым ведром
метнулся к своей двери.
Даже прихожая заполнена густыми ароматными запахами. Отец
рыбачит возле дачи, страшно горд любым уловом, выписывает журналы по
рыболовству, в его доме полно всяких удочек, висят мотки лески, всюду развешаны
крючки и блестящие рыбки из жести.
Сейчас он расхаживал, заложив руки за спину, по комнате,
одобрительно рассматривал стеллажи от стены и до стены, забитые книгами. В его
время, как он любил говаривать, книг в доме должно было быть больше, книги были
другие, книги были лучше.
– Ну и что нового? – спросил он, не поворачиваясь.
– Стены в подъезде покрасили, – сообщил я.
– Это я видел, – буркнул он. – Завтра снова
распишут, загадят… Пока не начнут таких расстреливать, толку не будет. А как у
тебя?
– С работой все в порядке, – ответил я. –
Счета за квартиру оплачиваю в срок.
– Женщины?
– Женщины? – переспросил я.
– Да, женщины. Что-то у тебя с ними странное…
А в самом деле, подумал я. Слишком уж эта жизнь как-то
проходит мимо меня. Иногда, правда, как и многие другие, замечаю, что вместо
уже примелькавшейся брюнетки на кухне хозяйничает блондинка. А между ними вроде
бы мелькнула и пепельная с изумительными бедрами. Как-то за делом не замечаешь,
что в квартире эти существа меняются, мельтешат, что-то требуют, на чем-то
настаивают. С одними даже регистрируешь отношения, потом они куда-то исчезают,
а ты внезапно замечаешь, да и то не сразу, что в квартире убирается другая
женщина. Или же замечаешь, что это другая, потому, что не в той позе спит,
закидывает на тебя ногу или начинает стягивать одеяло.
Впрочем, как-то не по-мужски обращать внимание на такие
мелочи, ведь в основе эти существа все одинаковы. Разные основы возможны в
других областях, будь это наука, искусство, религия, а женщины все вышли из-под
одного штампа. Они все разные только по одежке да прическам, даже худеют по
одним и тем же методикам…
– Видел одну, – признался я, – всего пару
минут… а до сих пор перед глазами!
– Ого, – сказал отец довольно, – взрослеешь!
– Где там, – отмахнулся я. – Так я вел себя
только в четырнадцать лет.
– Это второе взросление, – объяснил отец. –
Первое, когда теряешь детские иллюзии и начинаешь думать, что все женщины
одинаковы, второе, когда понимаешь, что из этого всего есть исключения. Кто
она?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Мы встретились в туалете пивного бара.
Он отшатнулся.
– В ту… туалете?
– Ну да, чего особенного?
– Тьфу! Ты имеешь в виду, в этих… совмещенных?
– Совместных, – поправил я. – Хотя даже в
этом слове есть некая дискриминация, верно?.. Просто в туалете. Мы перекинулись
парой слов… я не знаю, что в ней, но что-то во мне самом нарушилось.
Отец откинулся на спинку кресла и смотрел на меня с ужасом и
отвращением.
– Это что же… теперь можно знакомиться даже в туалете?
Даже не просто случайное знакомство, а… серьезное? И, сидя на унитазе,
возвышенно рассуждать о балете, музыке, высоком искусстве?
