– Интеллигенты, – определил Бабурин. –
Правда, что вы оба – доктора наук?
– Правда, – ответил я.
Он оглядел меня с головы до ног, пришлось даже заглянуть под
стол, сказал с сомнением:
– Не брешешь?
– Да вроде незачем. А что?
– Да больно не похож на профессора!.. Вон Майданов
похож. Эх, самому, что ль, пойти в профессора?.. С другой стороны, хотя от
знаний еще никто не умирал, но все же рисковать страшновато.
Я скривился, он жизнерадостно захохотал.
– Я вижу, и тебе не нравится мое великолепное
отсутствие чувства юмора?.. Не смотри на жизнь мрачнее, чем она на тебя…
Выбирая из двух зол, бери оба: потом и этого не будет, все идет к тому, обещают
новый кризис…
В дверях показался Лютовой, чуть поморщился,
поинтересовался:
– Ну и кто кому накостылял? Спартак Крассу или Красс
Спартаку?
Бабурин оживился.
– «Красс»? Клевое имечко!.. Но я о такой команде не
слышал!
– Крутая команда, – сказал Лютовой. Он присел
рядом со мной. – Она Спартака разделала под орех. А их главного
нападающего, капитана и играющего тренера – вообще распяла на кресте…
Майданов вошел следом, сказал укоризненно:
– Что же вы так, Алексей Викторович!.. Нехорошо.
– Разве? – удивился Лютовой.
– Очень, – укорил Майданов.
– Да нет, в самый раз засандалил, – ответил
Лютовой.
Бабурин вертел головой, не понимая ни одного, ни другого. Я
морщился, потом отвернулся и стал смотрел на ночной город. Майданов из тех, кто
все еще по старинке возвеличивает бабуриных, то есть «простой народ», считает,
что тот может быть чему-то опорой. Дурь, народ абсолютно некомпетентен ни в
искусстве, ни в политике, но к его мнению почему-то апеллируют, когда решают,
какой памятник поставить в центре Москвы, какой строй выбрать, с какой страной
торговать. Все задачи народа – производить промышленные богатства: как-то –
хлеб и прочие товары, включая компьютеры, их тоже делает народ, но в остальном
– молча сопеть в тряпочку.
Я далеко не старик, но еще застал время, когда весь мир
говорил, писал, думал о «людях труда», о «простом человеке». В США выходили
романы, вроде «Гроздьев гнева» Стейнбека, о жизни рабочих-шахтеров, эти труды
получали Нобелевские премии, о них писали, их обсуждали. И так по всему миру.
Потом от простых рабочих перешли к просто работающим. В США появились романы
Хэйли о работниках аэропорта, больницы, автомобильного завода, помню цикл
романов про ученых-атомщиков…
Но сейчас и с этим вывихом покончено. А если вдруг где и
мелькнет фильм о работающих, то это работники кино или газет – о себе как
приятно снимать! – или же адвокатура, чей нос постоянно в грязной заднице
милых сердцу скандалов, шантажа, убийств. А на первых местах, ессно, киллеры,
проститутки, наркоманы, манекенщицы, фотомодели… А простой народ – это…
– Электорат, – сказал я вслух.
Ко мне повернулись, я брякнул совсем уж загадочно, куда и
вставить мое загадочное уточнение, Майданов поинтересовался осторожно:
– Это вы о простом народе?
– А его уже нет, – ответил я. – По крайней
мере того, с чем стоит считаться. И это уже заметно, так что давайте перестанем
лицемерить и говорить о «простом человеке» как о чем-то ценном. Где заметно? Да
посмотрите на экраны кинотеатров, на телепрограмму, посмотрите на прилавки
книжных магазинов, загляните хотя бы в газеты… Где что-то о «простом человеке»?
Недолгим был период достоевщины, недолгим… Кстати, если вам кажется, что этот
период был только у нас, ошибаетесь. О знатных доярках и стахановцах писали во
всем мире. По крайней мере, в Европе. И в США. У них на этом поприще
выдвинулось немало гигантов вроде Теодора Драйзера, Джона Стейнбека, что
получил Нобелевскую премию за описание быта простых шахтеров. Последними в этой
плеяде суперзвезд были звезды типа Хэйли с его производственными романами…
– Хэйли?.. Ах да, «Колеса», «Аэропорт»…
– И другие, – оборвал я, не фига устраивать
демонстрацию прочитанных книг. – Но взгляните сейчас на мир! О ком
говорим, пишем, снимаем, чьи помещаем фото на обложках журналов, книг?
Политики, каскадеры, спортсмены, жоп-звезды, проститутки, киллеры… да кто
угодно, но только не те, кто строит этот мир. Больше ни слова про инженеров,
тем более – про рабочих, описанию жизни которых была посвящена вся литература
прошлого века!.. Да, мы наконец-то признали… хотя пока еще не вслух, что это –
чернь, быдло. Их удел – трудиться, работать, за что их будут кормить и снабжать
средствами к жизни. Теперь об этом сказано прямо. Не с трибуны правительств,
правда, но со страниц СМИ.
Лютовой смотрел с явным интересом.
– И что же, вы хотите… вступиться за обиженных?
Я отмахнулся.
– Ни в коем разе. Я не пру против реалий. Это Достоевский
мог «из чувства справедливости», кто-то может из популизма, ведь эту чернь пока
что допускают до избирательных урн… какой анахронизм!.. но мы должны смотреть
правде в глаза. Простолюдины и есть простолюдины, пашут ли для феодала землю
или же разрабатывают новую форму кран-балки для… сегодняшнего феодала. Пока что
правительства еще делают вид, что как-то считаются с плебсом, но мы же с вами
умные люди, понимаем, что это притворство подходит к концу.
Лютовой сказал с холодноватой задумчивостью:
– Да, пора бы. Мы тешим самолюбие среднего инженера,
делая вид, что он что-то значит, что с его мнением считаются… Но он уже и сам
видит свое холопство, да и нас собственное притворство раздражает.
Майданов вертелся на стуле, как на раскаленной сковородке,
беспомощно всплескивал белыми ручками, вскричал в великом возмущении:
– Как вы можете? Это… это недемократично!
– Еще как! – подтвердил Лютовой с великим
удовольствием и потер ладони. – Приближается великое время торжества наших
идей!
Я сказал неумолимо:
– Время окончательно расстаться с иллюзией, что человек
– это звучит гордо. Эта дурь даже не двадцатого века, а девятнадцатого, а то и
восемнадцатого. Порождение французских вольнодумцев вольтеров, руссов да
дидрей. Теперь мы знаем, человек – полнейшее дерьмо. С этим дерьмом спорить
невозможно, воспитывать невозможно, договариваться невозможно и, конечно же,
невозможно с ним что-то строить доброе и вечное, вроде коммунизма или рая на
земле. И вот только теперь, когда мы признали, что человек – дерьмо, как раз и начинается
реальная работа с этим дерьмом. Все западное общество основано на постулате,
что человек – дерьмо, что у него нет ничего святого. И что всякие клятвы чести
должны заменить юридически оформленные договоры, где расписан каждый пунктик,
сколько и какие неприятности получит человек за нарушение.
– Но это же правильно, – сказал Майданов
слабо, – это гарантии… Так вы, оказывается, не против западного общества?
