Я кивнул, усмехнулся понимающе, ушел, провожаемый
ненавидящим взглядом Лампадина. Сволочь, ну что за сволочь, что умело
устраивается возле любой акулы! Сволочь из этих, «живущих главной идеей»,
которые строили коммунизм и часто говорили о нем, а когда была объявлена
перестройка, то в один день стали ярыми антикоммунистами и стали с жаром вещать
про общечеловеческие ценности. Нет, о коммунизме говорил не этот он, что в этом
теле, а тот, что жил в теле его отца. Как он же в теле своего деда или прадеда
говорил о незыблемости устоев Российской империи, о верности царю-батюшке.
Я не раз заставал его в конторе, когда он громогласно и
вызывающе разглагольствовал про общечеловеческие ценности, как раньше говорил
про ценности коммунизма: приятно сознавать, что никто не осмелится возразить.
Приятно чувствовать свою мощь, и как раньше можно было возвысить голос и грозно
сказать: «Ах, так вы антисоветчик?», так сейчас точно так можно сказать со
значением: «Ах, так вы антисемит?», или: «Да вы фашист, батенька!», и сразу же
уничтоженный оппонент начинает испуганно мямлить, что он совсем не имел в виду
устои коммунизма… то бишь, устои общества полных свобод, полнейших, самых
полных… впрочем, где нельзя говорить то и это, а также еще с тысячу самых
разных вещей.
Под нож, мелькнула злая мысль. Всех этих сволочей под нож!..
Правда, они могут оказаться в числе первых, кто объявит себя рассветниками
моего учения, мать их…
Глава 6
Дома, едва я включил комп и начал вскрывать пакет, прозвенел
телефонный звонок. Милый женский голос, задушевный и одновременно очень
деловой, попросил к телефону Бравлина Печатника.
– Слушаю, – ответил я. – Вы с ним говорите.
– Ой, как хорошо, – обрадовался голос. – Это
вас беспокоят из Карнеги-центра. Из российского отделения… С вами жаждет
поговорить сам шеф. Вы можете говорить сейчас?
Я оглянулся на включенный комп, пожал плечами:
– Почему нет? Давайте.
Слышно было, как переключаются телефоны, потом уверенный
сильный голос:
– Алло, мистер Печатник?
– Да, – ответил я, – слушаю вас.
– Мистер Печатник, – продолжил голос, – я
Гарри Глостер, директор российского отделения Карнеги-центра. Нам бы
встретиться по одному интересному делу…
– На фига? – спросил я. – На такие случаи
придумали телефон. А ваше интересное может показаться мне совсем плевым. У нас
с американцами разное чувство интересности.
Голос вежливо засмеялся.
– Это может показаться интересным и вам. В любом случае
обещаю, что займу вашего времени не больше четверти часа. Даже десяти минут. Вы
сможете к нам подъехать?
– И не подумаю, – ответил я уверенно. – Я
давно уже перестал ловиться на «вы только что выиграли!», наперсточников и
рекламу бесплатного сыра.
– Гм… тогда, может быть, можно будет подъехать к вам?
Я поморщился.
– Знаете, я человек очень занятой…
– Тогда давайте условимся о каком-то месте
встречи, – сказал голос все так же мягко и проникновенно.
– Щас, погодите, Чапаев думает, – сказал я. Прошел
на кухню, проверил хлебницу, холодильник, сказал в трубку: – Мне все равно
придется выходить за хлебом и сахаром. Вы за сколько доедете по моему адресу?..
Да, щас продиктую… Хорошо, там рядом с супермаркетом маленькое кафе. Я там
всегда беру мороженое. Ровно через час, так? Договорились.
Я положил трубку. Пальцы вздрагивали, сердце колотится. Я
отгавкивался лихо, небрежно, но чувствовал себя совсем не так круто, чтобы
выпячивать грудь и все близлежащие органы. У нас о Карнеги впервые услышали в
шестидесятые годы, когда по рукам пошла слепая копия отпечатанной на машинке
рукописи «Как приобрести друзей и влиять на общество» неизвестного нам тогда
автора Дейла Карнеги. Помню, ко мне она попала в конце семидесятых, я был еще
совсем ребенком, но я был одаренным ребенком, уже чувствовал свое высокое
предназначение, хоть и не знал, в чем оно выразится, эти машинописные листы
прочел запоем и, как ни странно, врубился, почти все понял. Впервые был
сформулирован, хоть и неявно, тезис, что хорошо поданная неправда проходит и
внедряется в умы лучше, чем правда, которая «сама дойдет»!
Но книга потрясла, потрясла. Это сейчас понимаю, что правда
могла доходить «сама» тысячу или пятьсот лет назад, когда книг не было, а
выходной день был для размышлений, не для бездумного веселья. Сейчас же, когда
обрушивается лавина информации со всех сторон, человек уже не размышляет, а
выбирает для себя готовые формулировки, наиболее близкие ему по его принципам.
Мол, и я точно так же сказал бы! И здесь Карнеги-центр под видом изучения
общественного мнения умело внедряет свои взгляды. В нем полтора миллиона
сотрудников, а бюджет равен бюджету средней европейской страны. Формулировки
должны быть разработаны для этого человека разные, чтобы у него была видимость
выбора, но все должны быть в одном диапазоне.
Я распахнул дверь на балкон, подставил разгоряченное лицо
свежему воздуху. Не зря меня трясет. Директор Карнеги-центра по мощи и влиянию
сопоставим опять же с главой европейской державы. Причем далеко не самой
крохотной. Их внимание льстит, но и пугает – я держусь серой мышкой, мои работы
касаются разных тем, но только не влияния на общество. Этого я избегаю
панически, ибо разбрасывать золотые зерна в статьях уж давно перестал, леплю их
одно к одному, выстраивая целое здание, которое… с которого еще не готов сорвать
покрывало.
Минуты тянулись настолько медленно, что я бегал из комнаты
на кухню, там тоже везде часы: на таймерах, проверял, не остановились ли. Какой
черт работа, мысли роятся, как пчелы, налипают вязким шевелящимся слоем,
жужжат, машут крылышками и скребут лапками…
Вышел, у подъезда на лавочке одна молодежь жмет другую, по
проезжей части лихо чешут мальцы на роликах. В кафе на открытом воздухе
посетителей почти нет, еще рано для завсегдатаев. Правда, один мужчина сидит за
столом, перед ним стакан с розовым коктейлем, карточка меню. Возле ноги
объемистый плоский портфель, в таких носят ноутбуки со всеми причиндалами вроде
сканеров, принтеров и цифровых кино– и фотокамер.
Я прошел в супермаркет, хорошо посещать именно в такое
время, когда прибывший со службы голодный народ еще не ломанулся к кассам,
набрал большой пакет, а когда вышел, тот мужчина все там же, смотрит в сторону
подъезда моего дома.
– Здравствуйте, – сказал я. – Я Бравлин
Печатник.
Он порывисто вскочил, пожал мне руку. Лицо его лучилось искренностью
и воодушевлением.
– Признаться, – сказал он, – я видел вас,
когда вы пошли в этот магазин… но подумал, не может быть, этот слишком молод!..
Мы сели, я велел подбежавшей официантке в на диво короткой
юбочке принести мороженое с орешками, взглянул на него вопросительно.
