– Да они сумасшедшие, – предположил я.
– Еще какие, – воскликнул Бабурин. – Один
доказывает, что террористы – дерьмо, их мочить надо без разбора, а второй с ним
спорит, настаивает, что террористы – самое большое на свете дерьмо! А мочить их
надо без суда и следствия.
– Ага, – сказал я, – ну тогда понятно…
Спасибо, Анна Павловна, варенье чудо, жаль, сухарики эти проглоты уже тю-тю… Да
не волнуйтесь, обойдусь!
Но Анна Павловна уже унеслась с веранды.
Бабурин спросил заинтересованно:
– А что ты скажешь, Бравлин? Террористы – просто
дерьмо, большое дерьмо или самое большое на свете дерьмо?
Я с удовольствием прихлебывал чай. Ощущение было такое,
словно перед компом я сидел где-то в пустыне Сахаре.
– Наверное, я приму удар на себя, – сказал я ему, одновременно
адресуя Лютовому и Майданову. – А ты увидишь чудо: демократы и
националисты встанут плечо к плечу супротив общего врага…
– Кого?
– Меня, ессно. Ибо не мир я принес этому старому миру…
не мир. Сейчас горилла швыряется крылатыми ракетами, называя это «операциями
возмездия», «ответными ударами» и прочими хорошо продуманными сочетаниями из
арсенала инфизма. Простому человеку, который не любит думать, но любит говорить
красиво и убедительно, умело подброшен тезис, который человечек охотно заглотил.
Мол, мы сидели, чай пили, никого не трогали, а террористы напали… да еще –
подло, трусливо!.. и вот мы реагируем…
Майданов спросил сердито:
– А что, не так?
– Видишь, – сказал я Бабурину, – сколько…
птиц с красивым зарубежным оперением это повторяет, даже не задумываясь, что
напали как раз США! Это террористы наносят ответные удары, несравненно более
слабые, в ответ на мощное нападение США! Уж не говорю про понятные каждому
слесарю ракетно-бомбовые удары по Ираку, Югославии и другим странам. Я говорю о
том нападении, которому подвергся весь мир со стороны США. Мощному нападению ее
пропагандистской машины, что уже дало ясно ощутимые плоды и в заметной простому
человеку области: то есть США уже активно вмешивается во внутреннюю политику
других стран, отбросив совсем недавно незыблемый принцип невмешательства!
Анна Павловна принесла сухарики, но вазочка наполнена уже и
так до краев, даже с горкой. Пришлось принести еще широкую тарелку. Я
поблагодарил кивком, но первым запустил лапу, ессно, Бабурин.
– Для человечка, – сказал я, – у которого не
осталось ничего святого, просто непонятно, почему мусульмане так взбеленились,
когда Салман Рушди всего лишь обосрал Коран, обгадил, облил пометом! Ведь у нас
уже нет того, из-за чего мы способны дать обидчику в морду. Разве что кошелек
украдут, но чтоб за плевок в морду?.. Ерунда, проще просто вытереться. За
уничтожение оскорбившей их сволочи мусульмане назначили награду в миллион
долларов. Это не миллиард за Усаму, чувствуете разницу между бедными и
богатыми? Англичане надежно спрятали ту сволочь, таким образом дав понять, что
они тоже плюют на Коран и вытирают об него ноги.
Майданов сказал, морщась:
– Это не так. У вас странная интерпретация.
– Те люди, – закончил я, – которых называют
террористами – это люди Сопротивления. Сопротивление будет расти и шириться по
мере усиления давления со стороны США. Это дворян можно истребить, но не
казачество, ибо казаком может объявить себя любой вольный человек, из чего
возникла поговорка «Казацкому роду нет переводу». Не переведутся люди
Сопротивления! Сколько бы имперские войска ни наносили удары по отрядам этих
поистине святых людей, что сражаются и за нас, они будут. Мы – будем.
Лютовой сказал негромко:
– Звучит так, словно вы им радуетесь.
– Я излагаю версию, которая мне представляется более
верной, – заметил я.
– Мне она не нравится, – сказал Лютовой резко.
– Мне еще больше, – сказал и Майданов. – Это
все равно не значит, что мы плечом к плечу… На этот раз, Бравлин, ваши
блестящие прогнозы не оправдаются…
Лютовой взглянул на меня, потом на Майданова, спросил с
интересом:
– А что, Бравлин был предсказателем?
– Не таким, как Нострадамус, – сказал
Майданов, – но, доходят слухи, мир тесен, что Бравлин еще в своем вузе
предсказывал события на ближайшие пять-десять лет, и большая часть из них уже
сбылась. К сожалению, большая часть его пророчеств со знаком минус. Произошли
предсказанные им катастрофы мостов, взрывы террористами танкеров, этнические
конфликты в Косове, война в Африке, большой взрыв в лондонском метро… даже
именно в том месте, где он и указывал…
Я запротестовал:
– Брехня! Я совершенно не знаю лондонского метро. Я
просто указал само метро, год и месяц. А точную станцию… откуда?
Лютовой усмехнулся, но глаза оставались настороженные.
– Не знал о вас такое. А вы, Андрей Палиевич, откуда
такие сведения? Бравлин вообще молчит о своей работе, как осьминогом о стену.
– Мир тесен, – повторил Майданов гордо. –
Нашлись общие знакомые… Бравлин, оказывается, был надеждой, гордостью и опорным
столбом целого института. Но потом сказал руководству, что хватит, мол, и вас,
столбов неотесанных, и покинул стены… красиво так это удалившись в неизвестном
направлении. Куда вы ушли, Бравлин?
Я подумал, ответил медленно:
– На высокую-высокую гору, дабы свободно говорить с
Богом… Или в глубокую-глубокую пещеру, чтобы отыскать его в раздумьях и задать
вопросы…
Бабурин загоготал, решив, что пора смеяться. Я взял чашку и,
тихонько отодвинув стул, встал, ограждение сразу перестало закрывать три
четверти мира, а когда я подошел к перилам, весь необъятный ночной мир
распахнулся вдали и внизу.
За столом продолжался негромкий, уже степенный и в самом
деле отдыхально-вечерний разговор обо всем и ни о чем, легкий такой треп
образованных людей, что с удовольствием демонстрируют свои знания, фехтуют
эрудицией и расстаются донельзя довольные проведенным временем.
Я не вслушивался, во мне всплывали некие образы, слышались
голоса, я даже не различал, какие из них доносятся со стороны вечернего стола,
какие изнутри моего сознания. Там что-то варится, плавится, переплавляется,
наконец голоса стали громче, настойчивее. Я тряхнул головой, сколько бы ни
говорили, что гениальность граничит с безумием и временами эти два состояния
взаимопроникают, но мне как-то очень не хочется, чтобы мозг пускал безумие даже
на порог. Не то что предпочтительнее быть здоровым идиотом, нет – в этом случае
лучше уж гениальным безумцем, но я постараюсь удержаться на здоровой
гениальности… Когда немалым усилием воли вернулся в этот мир, Майданов
прихлебывал горячий чай мелкими осторожными глотками, а Лютовой говорил с
легким брезгливым раздражением:
– Позвольте не согласиться, ибо первый шажок к
легализации сделал тот, кто этих изуверов и маньяков красиво и культурно назвал
садомазохистами! Эсэмщики – это уже второй шаг. Третий – вот-вот примут закон,
что они уравнены в правах с остальными, где люди привычной ранее ориентации уже
и так в жалком меньшинстве. И тогда на улицах увидим не только трахающихся в
открытую мужиков… твари, почему они так стремятся это проделывать прилюдно?
