Шершень развел руками, едва не смазав Бабурина по морде:
– Обыватель в каждом из нас – просто Шварценеггер,
Кинг-Конг, Годзилла! В Юсе решили, что с ним бороться бесполезно. Сдались,
отдали ему царский жезл, корону, папскую митру, вообще – всю власть, мудро
решив, что свою обывательскость будет защищать зубами, когтями, рогами и
шипастым хвостом. Так и случилось. И защищает, да еще и получает сочувствие и
понимание от подленькой части души каждого из нас.
Майданов возразил:
– Ну уж, Павел Геннадиевич, вы уж совсем западную
демократию втаптываете… Еще Черчилль сказал, что…
Немков досадливо отмахнулся:
– Да знаем, что он сказал! Но почему слова Черчилля –
закон? Мало ли что он сказал?.. Он выпивал в день по литру виски и выкуривал по
сигаре, считая это единственно верным образом жизни, так вы ж не курите
сигары?.. И пьете, вероятно, не по литру? Коммунизм – строй намного выше и
чище, чем демократия, да еще такая отвратительная, как западная. Другое дело,
что коммунизм с таким человечеством, как вот мы с вами, практически недостижим…
Теоретики коммунизма слишком хорошо думали о таком животном, как человек.
Начитались французских прекраснодушных утопистов… Высокие и благородные цели
построения коммунизма были близки только первым строителям, а уже следующему
поколению стали непонятны. Зато мы, в том числе и старшее поколение, видели,
как сыто жрут, как свободно трахаются там, в Юсе, и нам, даже старшему
поколению, жутко хотелось тоже жрать от пуза, хотелось свободы порнухи, свободы
секса, свободы от всех норм!
В дверях появился Лютовой, окинул всех цепким взором,
поклонился с насмешливым достоинством.
– Желаю здравствовать честной компании…
– И тебя, – гоготнул Бабурин, – тем же концом
в то же место!.. Га-га-га!..
Анна Павловна засуетилась, засияла, ринулась с чашкой и
блюдечком к свободному стулу.
– Вот чайку с малиновыми листочками!.. На даче
собирала, одни витамины!.. Свеженькие…
– С клопами? – спросил Лютовой.
Анна Павловна обиделась:
– Клопов я стряхивала!.. Они только на ягодах сидят!
– Ага, – сказал Лютовой, он отодвинул стул,
присел, – тогда я лучше с сахаром, если не возражаете… Все коммунизму
косточки перемываете? Или доказываете друг другу, что ислам – грязное,
отвратительное, подлое, трусливое, бесчестное… и так далее по словарю синонимов
на слово «Зло»?
Майданов сказал язвительно:
– Зато теперь, с вашим приходом, поперемываем косточки
евреям. И послушаем, какие они, оказывается, Зло для человечества!
Лютовой отпил, поморщился, горячий, перевел дыхание и сказал
достаточно мирно:
– Обыватель достаточно грамотно защищает свои
обывательские свободы, умело оперируя словами «свобода», «общечеловеческие
ценности», а также периодически называя оппонента фашистом, антисемитом,
расистом, шовинистом и патриотом. А тот должен сразу растерять все доводы и
поспешно отступить, растерянно оправдываясь, что он-де никакой не антисемит, так
как у него бабушка еврейка, знакомые – евреи, и сам он – Кацман Абрам
Израилевич в шестом колене.
– Да уж вы точно не Кацман, – сказал Майданов
победно.
– Точно, – ответил Лютовой с
удовлетворением. – Вы еще не заметили, что наступает время, когда обвинения
в антисемитизме перестают действовать? Слишком уж перегнули с этим палку,
присобачивая к месту и не к месту. Даже не сами евреи, а услужливые шабес-гои,
стараясь показаться господствующим в любом обществе и во всех сферах евреям
хорошими и преданными слугами. Примерно так же кампанию по борьбе с пьянством,
начатую Горбачевым, услужливые идиотики на местах превратили в повальную
вырубку виноградников, что сильно помогло сбросить Горбачева вместе с его
властью.
Бабурин гоготнул, спросил:
– А правда, что первым антисемитом был Господь Бог,
который Адама и Еву из рая в шею пинками под зад?
Майданов взглянул на него почти с благодарностью. Бабурин
при всей его глупости не раз разряжал напряженную обстановку, принимая огонь на
себя. Выведенные из себя его тупостью, на него обрушивались и правые и левые,
западники и восточники, Бабурин вяло отгавкивался, нимало не обижаясь, даже
счастливый, что с ним говорят профессора, как с равным, и постепенно все снова
становились родными и близкими членами одной тусовки.
– В шею пинками, – сказал Лютовой
задумчиво, – богат русский язык!
– В шею под зад, – добавил Шершень. –
Класс!.. Это так же трудно перевести на другие языки, как и объяснить тупым
иностранцам, что для нашего человека одна бутылка водки – нормально, две – много,
а три – мало!
Немков кашлянул, привлекая внимание, заговорил задумчивым
невеселым голосом:
– Вы не обратили внимание, что здесь, в России, когда
речь заходит про Израиль, каждый… или почти каждый с восторгом начинает
говорить, какие там молодцы? Мол, террористов сразу стреляют, Америке не
кланяются, свою страну поднимают на голом месте, а не с чужих пенки снимают?..
Но как только речь про евреев здесь, в России, всякий замыкается, умолкает. Или
же наоборот, чересчур громко начинает уверять, что о людях надо судить по
национальности, а сам так и шарит глазами по стенам в поисках следящих
устройств?.. Не нравится мне такое, не нравится… Я старый человек, многое
видал, потому и говорю – не нравится. За долгую жизнь у человека… у старых
людей, вырабатывается особое чувство, как у собак и муравьев, что чуют
приближение землетрясения.
Лютовой посмотрел с интересом.
– И что же чуете?
Немков зыркнул на него из-под мохнатых бровей сердито, без
соседской приязни.
– Напряжение. Пока только напряжение земной коры.
Наступило молчание. Некоторое время слышно было, как Бабурин
прихлебывает чай, шарит в вазе, выбирая сухарики с орешками, затем Майданов,
наконец, сообразил, на что намекает Немков, сказал с веселым удивлением:
– Батенька… да вы антисемит!
Глава 10
Страшное обрекающее слово ударило как молотом. Вокруг
Немкова раньше сразу образовалась бы пустота. Майданов смотрел на него, уже
поверженного, расплющенного, уничтоженного до седьмого колена, однако Немков с
самым грустным видом кивнул, сказал медленно:
– Вся ирония в том, что я как раз Кацман Пьецух
Абрамович. В шестнадцать лет, когда получал паспорт, удалось сменить имя,
отчество, фамилию, пятую графу. Это все ерунда! Кто хочет оставаться евреем,
тот останется. Я – остался. Мои работы по истории еврейской диаспоры можете
почитать в Вестнике Академии наук, в различных тематических сборниках… Я –
старый человек, мне скоро девяносто, я много видел, много знаю, а самое главное
– мною уже не двигают простенькие эмоции, что двигают человеком оч-ч-ч-чень
долго!.. Я могу видеть вещи такими, какие они на самом деле, а не так, как
хочется.
