– Вот сюда. Быстро.
Дальше был спуск по бесконечной трубе. Металлические скобы,
заменяющие ступеньки, предательски подрагивали под моим весом. Я опускался в
полную черноту, снизу доносилось сопение, покряхтывание, потом и оно затихло.
Руки занемели, я опускался все медленнее. Мелькнула мысль, что вообще-то можно
разжать немеющие пальцы, ведь я уже все сделал даже здесь…
Снизу блеснул яркий луч фонарика. Я опускался внутри широкой
трубы, каменные стены покрыты ржавчиной и плесенью. Лютовой уже внизу, фонарик
наконец повернул, луч пошел шарить вокруг, высвечивать огромнейшую пещеру.
Я наконец опустился на самое дно, остановился, прислонившись
к лестнице. Дыхание вырывалось с хрипами, а сердце наконец-то колотится, как у
перепуганного воробья. Нет, не пещера, под ногами Лютового остатки бетонных
шпал. Похоже, мы пробрались в один из метрополитенов стратегического
назначения, здесь должны были ездить платформы с ракетами. Когда-то даже
ездили.
Катэрына и Бродяга куда-то исчезли по дороге.
– Переждем здесь, – объяснил Лютовой. Он направил
свет фонарика вдаль, но луч утонул в черноте, будто им посветили в ночное
небо. – Сейчас район оцеплен, идут облавы. Как и принято, постепенно
затягивают петлю к Центру.
Я спросил неверяще:
– А сюда не заглянут?
Он коротко усмехнулся.
– Что, разочарован?.. Колеса красиво на взлетной
полосе, бензин в один конец… Придется харакирить, ведь в бою погибнуть не
повезло!
Я оглядел серые стены, высокий бетонный свод, откуда в трех
местах сочилась вода. Почти везде свод зеленый от плесени, неприятно блестит.
Чернота уходит в обе стороны, а мы топчемся на стертых шпалах. Потом в
кромешной тьме заблистали огоньки. Я насторожился, наконец-то вставил в автомат
полный рожок взамен пустого.
– Это свои, – сказал Лютовой.
Он поднял фонарик, подвигал. В ответ начертили тоже некую
абракадабру. Спустя десять минут из темноты вынырнуло с десяток молодых и не
очень мужчин. Одеты кто во что, как и вооружены, двое вообще с виду настоящие
новые русские, прикид тянет на десяток тысяч баксов, как такие рискнули
спуститься в грязное вонючее подземелье…
Лютовой сказал властно:
– Все в диспетчерскую!.. Будем ждать.
На меня посматривали без особого любопытства, хотя я
перехватил пару очень внимательных взглядов. Одно дело, когда человека
допускают к участию там, наверху, другое – запускают сюда. Конечно, и наши
спецслужбы, и юсовцы знают о существовании таких вот тоннелей, но здесь у них
нет той наглой уверенности, что наверху. Здесь не задействуешь вертолеты и даже
спутники, а жизнь, она ж одна, лучше живой пес, чем мертвый лев, лучше подать
рапорт об увольнении, чем лезть в эти страшные норы. Сражаться с фанатиками на
равных могут только фанатики, а откуда фанатики у юсовского режима?
А те, которые называют себя фанатиками прихода Юсы, могут
только глотку драть, а за нее не прищемят себе и пальчика. Все в духе морали
Юсы, все в духе ее морали…
Нас отвели и устроили на отдых в просторном помещении, где
еще сохранились старинные столы, табуретки, даже диван, правда, деревянный, с
резными ножками, богато украшенными резьбой подлокотниками и резной спинкой. Я
улегся на дощатом полу возле остатков пульта, настоящего, старинного, с
торчащими рычагами. Тогда они выглядели верхом техники, последним писком, эти
красиво загнутые металлические штыри с кругляшками на концах.
Их торчит около десятка, это уже очень много для диспетчера
тех времен. Это сейчас на пульте управления с полсотни клавиш, к тому же можно
перенастраивать по своему выбору. А тогда вот здесь сидел человек, красиво и
мужественно смотрел вдаль, держался за рычаги, двигал их, чувствуя, как силой
его мышц, без всяких гидроусилителей… наверное, без них… переводятся стрелки,
переключаются семафоры… Да это не такая уж и архаика, она и в моей навороченной
машине еще сохранилась: коробкой переключения передач называется, тоже дергаю
рычаги, как машинист паровоза Черепанова – Стефансона…
Лютовой побеседовал с боевиками, вернулся и присел рядом.
Вскоре явились и Катэрына с Бродягой, она прощебетала мило, словно рассказывала
о нарядах:
– Я слышала, они сейчас по Интернету проверяют всех.
Лютовой сказал успокаивающе:
– У меня в этот момент крутится диск с группой «Джи
Аглы», а в Интернет я вошел еще полчаса назад, отметился на двух форумах,
сходил на порносайт, смотрю новости науки… У меня прога там пашет по полной
программе!
– Ну, – сказал Бродяга, – на порносайт вы и
сами ходите, а вон новости науки зачем?
– Я ж ученый, – ответил Лютовой
оскорбленно, – не знал?
– Гы-гы, – сказал Бродяга, – а кто же тогда
ваш напарник?
Лютовой помолчал, все ощутили нечто серьезное, умолкли.
Потом Лютовой сказал достаточно громко:
– Это тот, кто может потопить Юсу надежнее, чем залп из
всех подлодок.
На меня поглядывали с удивлением и осторожностью. Я совсем
опустил веки, притворился спящим. Одно дело – весело и беспечно говорить на
соседской тусовке, где даже враждебно настроенный Майданов – само обаяние,
другое – здесь, к чему подталкивает Лютовой. Эти ребята моложе, жестче,
непримиримее. Скорее всего, сразу отвергнут, а доказать не смогу, нет
сокрушающих доводов. Майданов поймет и тонкие доводы, шаткие, едва уловимые, а
этим надо что-то убивающее наповал. Как религия, к примеру.
Вообще-то с религией надо в иммортизме кое-что прояснить,
кое-что усилить, добавить, разжевать. Ведь здоровый человек со здоровой
неиспорченной психикой обязан быть атеистом. По крайней мере, пробыть им
большую часть жизни. Хотя бы две трети. Это нормальная эволюция его психики.
Ведь человек не только во внутриутробном развитии повторяет амебу, рыбу,
крокодила, птицу и лемура, но и потом, уже человечком, ускоренно проходит в
своем взрослении все общественные формации: от одиночно-звериного, затем
стадного – до нынешнего высокоразвитого, через общинно-первобытный,
рабовладельческий и феодальный.
Так же точно любой ребенок, сперва послушный, не имеющий
своего «я», осознает себя отдельной от родителей личностью и начинает проявлять
характер, все чаще бунтует, противится авторитету, а в конце концов полностью
отвергает родительскую опеку и стремится жить самостоятельно.
И – живет. Взрослеет. Общается в обществе, заводит друзей,
растет по службе, расширяет кругозор. И вот через много лет он вспоминает о
родителях… уже совсем не так, как вспоминал их в первый год «свободы».
Начинается со слабого интереса, ведь теперь родители давно уже не авторитет, не
диктаторы, не властелины. Затем – первые контакты, визиты в старый родительский
дом, где, оказывается, не только деспотизм отца, но и глубокая житейская
мудрость людей, которые всегда будут взрослее его…
Вот тогда и происходит возвращение блудного сына.
Символическое, совсем не то, что на известной картине, ибо на самом деле иной
сын к тому времени уже сам заматерел, вовсе не бомж в рубище, а на «мерсе», у
него богатая фирма, красивая жена, дети, влиятельные друзья. Но он, если у него
здоровая психика, он возвращается…
